Любомир Николов - Десятый праведник

— Иного я от тебя и не ожидал, Жак, — как-то слишком легко согласился отец Донован. — Что ж, такая твоя работа — сомневаться. Для тебя важно все установить точно. А я просто верю. Верю, что может быть, именно толика добра в сердцах людей все еще удерживает нас на краю пропасти. Как в Ветхом Завете, помнишь? Если найдется хотя бы десять праведников, Содом будет спасен. Каждый из нас — тоненькая ниточка в толстом спасительном канате Добра. Сколько надо нитей для того, чтобы канат был прочным? Не знаю и могу лишь бороться в силу своих слабых человеческих возможностей, чтобы сделать его прочней.

На столике в углу зазвонил телефон. Священник встал и подошел к аппарату.

— Да? Да, я… Здесь, конечно… Хорошо, Луи, скоро буду. — Он положил трубку и обернулся. — Мсье Луи хочет видеть тебя, Ник. Пошли.

Николай встал и пошел к двери. Коридор резко контрастировал с уютной комнаткой, в которой они беседовали. Голые бетонные стены с протянутыми по ним связками толстых кабелей, черные железные двери с белыми номерами, редкие электрические лампочки по щербатому потолку — все это создавало подавляющее чувство нестабильности и тесноты. Резиновая дорожка на полу заглушала шаги.

— Эти подземелья давно здесь? — спросил молодой человек, идя вслед за священником.

— Давно, — ответил отец Донован, не оборачиваясь. — Дом построен в восемнадцатом веке. Сто лет назад, еще во время первого атомного кризиса, дед мсье Луи превратил подземелье в противоядерное бомбоубежище. Его сын продолжил начатое, да и внук неплохо постарался, так что теперь под имением простирается целая крепость. Но в последние десять лет основные усилия были брошены на замену электрического оборудования. И, естественно, на реактор Бержерона.

— И Буше ничего не пронюхал? — недоверчиво воскликнул Николай.

Отец Донован остановился перед дверью лифта и потянулся к кнопке вызова.

— Сначала особых подозрений это не вызывало. В принципе, электричество доступно каждому, были бы деньги. На алюминиевые проводники, на квалифицированных электриков, на взятки. Остальное — вопрос времени. Да и мсье Луи умеет хранить тайну.

Дверь отворилась. Они вошли в лифт, священник нажал верхнюю кнопку, и Николай опять ощутил почти забытое чувство толчка вверх. Как давно он не ездил в лифте? Больше восемнадцати лет — с тех пор, как рухнула цивилизация, уступая сцену вихрю насилия, подлости, голода и нищеты.

Кабина остановилась и открылась. Перед ними возник коридор, заканчивающийся высокой белой дверью, у которой стоял неподвижно, словно статуя, телохранитель Лукас… Его синий, без всякого выражения взгляд небрежно скользнул по Николаю, будто он даже не вспомнил, что недавно стрелял в него. Потом — просто чудо! — Лукас улыбнулся отцу Доновану и слегка кивнул.

— Входите, отче. Шеф вас ждет.

Они очутились в просторном помещении со сводчатым потолком, под высоко висящей люстрой со свечами — не хотели демонстрировать, что у них есть электрическое освещение, смекнул Николай. Белые стены были украшены позолоченными гипсовыми орнаментами и фресками, изображающими сцены из сельской жизни. За широкими проемами окон слева виднелись горные склоны, часть озера и высокая каменная ограда, окружающая двор. Мебели было мало — несколько диванчиков и столиков у стен, стулья и тяжелый письменный стол красного дерева, из-за которого на них смотрел мсье Луи. Кроме него в кабинете был еще один человек — Мишин, сидевший спокойно и смирно в углу, словно не хотел бросаться в глаза.

— Добрый день, господа, — любезно приветствовал вошедших хозяин и указал на два стула у стола. — Садитесь, пожалуйста.

Подходя ближе, Николай с любопытством присматривался к хозяину кабинета. Мсье Луи был очень стар, наверное, ему было лет около восьмидесяти. Возраст выдавали костлявые кисти рук, из-за чего рукава элегантного клетчатого костюма казались слишком широкими; прозрачная, как пергамент, кожа, покрытая старческими пигментными пятнами; глубокие морщины, делавшие его лицо похожим на вспаханную пашню. Но, несмотря на груз лет, в нем не чувствовалось слабости. Старик сидел прямо, с высоко поднятой головой, прислонившись спиной к спинке стула. Густой снежно-белый ежик волос, крупный орлиный нос и живой взгляд темных глаз придавали его лицу благородство и даже красоту — наверное, он до сих пор нравился женщинам не только из-за богатства.

Устраиваясь на стуле, Николай обратил внимание на огромную картину за спиной мсье Луи. Ребенком он видел ее в музее Прадо — портрет Карла V работы Тициана. В блестящих металлических доспехах и шлеме, император скакал на лихом жеребце в таинственном мрачном лесу. В руке он сжимал копье, направленное вперед на невидимого зверя или противника.

Мсье Луи заметил его взгляд.

— Нравится? — спросил он с оттенком некой гордости обладателя. Голос у него был тихий и мягкий, без старческой хрипотцы.

— Я видел ее в Мадриде, — сказал Николай.

— Да, конечно. Прадо… я купил ее лет десять назад. Непонятно, как она сюда попала. Надо признать, мсье Бенев, я не перестаю удивляться, что даже в самые тяжелые времена торговля произведениями искусства не прекращается. Похоже, в человеке есть что-то такое, что заставляет его ценить картины наравне с хлебом. — Старик встал, медленно обошел письменный стол и повернулся к портрету. — Взгляните на него. Посмотрите на его лицо, видите эту странную улыбку безудержного стремления вперед? К цели, какова бы она ни была… Иногда мне кажется, что мастер вложил в свое творение гораздо больше, чем думал вначале. И не похожи ли мы все на этого давно почившего властелина? Скачем к своей цели, порой даже ценой жизни. В молодости стремимся к деньгам и удовольствиям, позже — к власти. Но приходит старость, и с высоты прожитых лет человек понимает, что все это — суета. Тогда остается только один серьезный вопрос: что я завещаю людям? Я счастливый человек, мсье Бенев… Судьба отмерила мне полной мерой и удовольствия, и деньги, и власть. А когда пришло время вечного вопроса, появился ответ в лице Бержерона. И я могу оставить людям зародыш будущей цивилизации и сберечь всему человечеству десятилетия, может быть, века.

Мсье Луи вернулся на свое место за письменным столом и помолчал, рассматривая свои длинные костлявые пальцы. Потом вновь заговорил:

— Я все это вам говорю, потому что, в отличие от нашего общего друга Буше, у меня есть некоторые моральные принципы. Я понимаю, насколько обидно быть пешкой в тайной игре, и считаю, что должен вам кое-что объяснить. Итак, Бержерон мой гость уже более десяти лет. Он отшельник по натуре, так что мне не составило особого труда скрыть его присутствие. Труднее оказалось спрятать в воду концы моих связей с учеными всей Европы… и даже других континентов. Несколько раз мы оказывались на грани провала, как, например, в случае с вашей знакомой мисс Диксон.