Андрей Егоров - Балансовая служба

Я вас просто умоляю. Вы даже не представляете, что можете натворить.

Митрохин взглянул на Маркса с сожалением.

– Слушай, ну неужели нельзя с ним даже поговорить? Я так мечтал всегда с этим типом поболтать, который политэкономию придумал. Нас этой политэкономией знаешь как донимали. Хотел спросить его, что, ему вообще делать больше нечего было? Пил бы себе пиво немецкое. С девками немецкими развлекался. Вот я его сейчас и спрошу.

– Нельзя, – отрезала Медея, – мы и так устроили настоящий кошмар в том времени. Да и насчет фронтового эпизода у меня дурные предчувствия. Боюсь, выйдет нашей стране это боком.

– Да ладно, – махнул рукой Митрохин, – так уж и боком. С Россией коммунисты что только ни делали, а она как стояла, так и стоит. И будет стоять вечно. Как знать, может, я сейчас Карлу Марксу втолкую, во что лучше капитал вкладывать, он и займется делом. А потом Ленин без его трудов не лишится рассудка и не возомнит себя «вождем мирового пролетариата». Глядишь, и России лучше будет, если ее разворовывать не станут, как разворовывали семьдесят с лишним лет коммунисты.

Как думаешь?

– Я ничего об этом не думаю. Я вас только очень прошу, оставьте в покое местных жителей.

Мы должны быть предельно аккуратны в наших Действиях.

– Ишь ты, предельно аккуратны…

«Карл Маркс» тем временем поднялся, косо поглядывая на парочку странных субъектов, свернул газету в трубочку и поспешил прочь.

– Ну вот, гляди, уходит, – расстроился Иван Васильевич. – А так поговорить хотелось. Мне в университете знаешь сколько пришлось его изучать.

– «Капитал»? – поинтересовалась Медея.

– Если бы только «Капитал». А то и «Святое семейство», и «Нищету философии», и кучу статей всяких, как ранних, так и поздних. Если ты все это почитаешь, у тебя голова от напряжения опухнет.

Между прочим, головастый мужик…

Маркс обернулся вдалеке, словно почувствовал, что говорят о нем, свернул за угол и скрылся из вида.

– Между прочим, это вы виноваты, что нас все время к революционным деятелям и в революционные эпохи тянет, – возвестила Медея.

– Я? – удивился Митрохин.

– Именно, я даю ориентировку на ваше восприятие. В надежде, что вы нас куда-нибудь в нормальное место направите, а получается неизвестно что…

– Ты, видно, очень глубокую ориентировку даешь, – Иван Васильевич пожал плечами, – потому что мне ни до революции, ни до Маркса с его «Капиталом», ни до прочих коммунистов дела никакого нет. Давно уже.

– Значит, в вас это сидит, – не унималась Медея, – иначе с чего нас в революционную эпоху занесло. Теперь вот в Пруссию.

– Почем мне знать? – пожал плечами Митрохин. – Может, ты что-то делаешь не так. Но мне до материалистического понимания истории никакого дела нет.

– Что-что? – переспросила Медея.

– Что?

– Что вы только что сказали?

– А что я такое сказал?

– Ну, что-то про понимание истории…

– Ну да, материалистического понимания истории, согласно обоснованию Карла Маркса. Да это же основы. Исторический материализм… Хм, – Митрохин замолчал, понимая, что из него почему-то лезут штампы научного коммунизма, предмета, который в свое время немало крови ему попортил в университете. Правда, он все равно получил в результате пятерку, но от ежедневной и еженощной зубрежки едва не подвинулся рассудком.

– Вот видите, – Медея вздохнула, – и как на вас теперь производить ориентировку?!

– А ты на меня не производи, – огрызнулся Митрохин. – На себя производи.

– Так не получится, к сожалению, – сообщила Медея, – обязательно должен быть объект, желающий переместиться во времени и пространстве.

Это объектная магия.

– Что-то у тебя самой с магией неладно. Нечего на других валить, если книжек недостаточно прочитала…

– Зато вы, как я погляжу, достаточно, – не осталась в долгу колдунья. – Только не тех книжек.

– Много ты понимаешь, – фыркнул Митрохин, – тогда время такое было. И меня, если хочешь знать, чуть из университета не поперли. Не выучи я тогда этот распроклятый предмет, эту гидру о трех головах – философию, политическую экономию и научный коммунизм, – меня бы точно тогда вышибли. И не видать бы мне тогда диплома о высшем образовании, а с ним и успешной карьеры в дальнейшем. Это сейчас дипломы у нас продаются и покупаются на каждом углу, а раньше, чтобы стать большим человеком, надо было хорошо учиться.

– А вы всегда об успешной карьере мечтали? – поинтересовалась Медея.

– Намекаешь, что о другом мечтать нужно было?! – сощурился Митрохин. – Вот только не надо моралите. Да, я всегда мечтал об успешной карьере. И о больших деньгах мечтал. Хотя в советское время сложно с большими деньгами было. Могли привлечь к ответственности. И о семье тоже мечтал… Последнее – единственное, что у меня в жизни не получилось. В остальном – все есть, полный порядок. А чего нет – купим. Усекла?

– Усекла, – ответила Медея. – Ну что, пошли?

– Куда? – удивился Иван Васильевич.

– В город. Устраиваться будем.

– Ты думаешь, Балансовая служба нас здесь не найдет.

– С каждым прыжком нас все труднее отследить. Это я знаю наверняка. Так что пока они появятся, может не один месяц пройти. Нам же надо что-нибудь есть. Поищем работу.

– Жалко, Маркса отпустили, – заметил Митрохин, – прижали бы его к стенке – он бы супом нас накормил.

– Откуда у вас такие уголовные наклонности? – Медея поправила очки. – Вы же банкир.

– Я тебе по секрету скажу, банкиры – те же уголовники, – махнул рукой Иван Васильевич, – акулы. Будешь мелко плавать – сожрут, даже хвоста не оставят! Ну пошли…

– Пошли…

Они двинулись через парк и вскоре выбрались к домам. Уютный городок, словно припорошенный пылью, встретил их оживленным движением. Пешеходы и конные экипажи спешили по мощенным серым камнем улочкам. Неподалеку возвышался устремленный к небу собор в красно-коричневых тонах. К основной башне, увенчанной шпилем, примыкало длинное строение с остроугольной крышей.

Митрохин загляделся на величественное, хоть и небольшое здание, поскользнулся, наступив в большую кучу пахучего навоза, и выругался по-русски, чем немедленно привлек внимание окружающих.

Немцы оглядывались на удивительных незнакомцев с интересом. Еще бы, помимо того, что для середины девятнадцатого века одеты они были весьма непривычно, Митрохин к тому же стоял на гладком камне босыми ногами.

– Надо раздобыть ботинки! – объявил он зловещим голосом и двинулся вперед.

По мостовой прогрохотала конка с запряженной в коляску каурой лошадкой. Человек в котелке, пошатываясь, вышел из ближайшего подъезда и уставился на странных незнакомцев с отчаянным страданием во взгляде. Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, и на Митрохина пахнуло такой отвратительной вонью, что он зажал нос двумя пальцами. Во рту у этого несчастного творилось нечто совершенно невообразимое. Торчало в беспорядке несколько чудом уцелевших гнилушек, и среди них темнело что-то черное.