Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

– Эти двое должны быть вместе, – внезапно сказал «командировочный», и Шульцов зачем-то ответил:

– Соня – моя дочь.

– За них, – загорелая рука подняла бокал. – Искать, найти и не потерять – это и есть жизнь, все остальное – небытие.

– А вы нашли.

– Да, конечно… Я нашел страну, я нашел город, и я нашел ее.

– Но сейчас вы один.

– Да, сейчас я один. Хотите, я вас познакомлю? Ей, когда я ухожу, нужен кто-то, кроме города, а мне уже скоро…

11

В неслучайность случайного Олег Евгеньевич окончательно уверовал, когда очередной алкоголик, на сей раз с мушкетерскими локонами, предложил купить сирень.

– Как же вы сегодня без сирени? – вопрошал «мушкетер». – Невозможно! Вам необходима сирень! Сейчас эта, потом – та. Триста двадцать и еще сорок.

Разумеется, Шульцов купил, уже зная, кому. Темно-лиловые преждевременные гроздья напоминали о винограде и почему-то о дорогах. Бесконечных, сходящихся и разбегающихся, на которых можно найти то, что нужно именно тебе; главное, не поднимать ненужное, как бы ни кричали доброжелатели, что под ногами – кошелек, кольцо, свиток. Не брать чужого это много больше, чем просто не воровать…

– Мы сегодня были… неподалеку, – подал голос Аркадий Филиппович. Похоже, он тоже догадался, но бывшие следователи догадываются иначе, чем историки.

– Мы любим Обводный, – откликнулся новый знакомый, у которого все еще не было имени. – Особенно ночью… Его недооценивают, вернее, не понимают, а он связывает куда больше, чем кажется. Сюда.

«Сюда» было в двух шагах от самой строптивой из видеокамер.

– Олег, – резко окликнул полковник, – вы не забыли, что у вас вечером важное дело?

– Оно терпит, – улыбнулся Шульцов. Сосед мог и должен был заподозрить подвох, но историк не сомневался: здесь и сейчас их не ждет ничего дурного, а она уже стояла в выходящих прямо в арку дверях. Порождение города, она была создана для белой ночи и лиловой сирени. И для него.

– Я нашел, – сказал мужчина, – теперь ты не будешь совсем одна.

– Я и не была… – женщина поднесла руку к виску, – но я рада. Вы войдете?

– Разве что ненадолго, – Шульцов протянул хозяйке букет. – Мне сказали, что вам нужна эта сирень, но этот вечер вам еще нужнее.

– О да, – она улыбнулась, – мы пойдем гулять. Я так долго гуляла одна…

– Тогда, – решился Олег Евгеньевич, – проводите нас до Старо-Петергофского.

Кажется, у нее на плечах была шаль с кистями, как на не отданном Агриппе портрете. Кажется, они говорили о Новой Голландии и о том, как кричат чайки. Кажется, они шли долго…

Позвонила Соня, сказала, что идет разводить мосты с Геннадием, она еще была счастлива, она запомнит эту ночь, ее все запомнят, а утро сейчас не важно, ведь его пока нет.

– Старо-Петергофский, – негромко напомнил Олег Евгеньевич. – Если я вам понадоблюсь, вот карточка.

– Спасибо. – У нее и рука была словно нарисованной, узкой, с длинными пальцами и единственным кольцом. – Я вас позову, если… Если мне станет очень плохо.

И тут сосед все-таки спросил, вернее, сказал. Он был прав: с карамазовской фантасмагорией следовало кончать, причем быстро, но Шульцов заговорить о бывших мужчинах сейчас бы не смог. Впрочем, он не был полковником и другом Григорьича, на котором висит безнадежное дело.

– Вы хотите узнать, как это происходит? – Женщина казалось слегка растерянной. – Не знаю… Они отвратительны. Что с ними бывает потом, я не думаю. Это важно?

– Это не важно, – неожиданно заверил полковник, но она хотела говорить, очень хотела.

– Я могу жить без него, – бывают голоса, в которых вечно звучит скрипка, – и я живу, когда остаюсь одна. Я смогла бы жить и без города, но не без них обоих… Я не могу не гулять по этим улицам, они моя жизнь, так же как и он… Мы всегда любили друг друга, но та, кого он нашел первой, пыталась притворяться мной. У нее долго получалось…

– Это в прошлом. Поверь. Это. В. Прошлом.

Прозрачный, будто светящийся город, двое у решетки канала, весна, вечность…

– Идемте, – Шульцов подхватил полковника под руку, и тот не возражал. Старо-Петергофский проспект был странно пуст и еще более странно пах отсутствующей сиренью и только что прошедшим дождем. У Нарвской площади полковник очнулся.

– Эти перерожденные свиньи, – с видимым трудом заговорил он, – могут стать хотя бы донорами?

– Не думаю, – вынудил себя поддержать разговор Шульцов. – Да и вряд ли их в таком качестве примут. Кому религия не позволит, кому Булгаков: свинячье сердце неприятней собачьего. Кто знает, что от донора-кабана перейдет к человеку, да и само знание, что ты местами скотина…

– Я предпочту инфаркт, – согласился полковник, – но эта женщина не похожа на Кирку, о которой писал Кун.

– Она родилась, появилась, возникла здесь, у Обводного канала. Мне кажется, она не только Кирка, как он не только Одиссей… Город, в котором мы живем, вобрал в себя слишком много имен и душ, чтобы его боги и герои слепо повторяли других.

– Кирка… – Аркадий Филиппович вопреки актуальному законодательству вытащил сигареты и закурил. – И при этом – Пенелопа… У бизнесменов и джигитов не было ни единого шанса ни по одному азимуту. Вы попросите ее сменить маршрут?

– Попрошу, но, думаю, она сделает это сама. Что вы решите?

– Не я, и, скорей всего, ничего. Жаль, что о таком не расскажешь. Знай элита, чем ей грозит свинство, она бы постаралась вести себя по-людски, и у нее получилось бы. У наглецов и трусов всегда получается, а Цирцея в Ленинграде должна быть. И Пенелопа…

Ткать и распускать свою работу, терпеть навязчивых женихов, представлять, как их пронзают стрелы, мечтать об этом? Зачем? Зачем отводить прожорливой дряни столько места в жизни, пусть та и не кончается? Наглецы сами выбирают свою судьбу, они и не терпящий скотства город.

– Пенелопы в России не переводятся, как и Одиссеи. Хотя, пожалуй, надо говорить «в Россиях» или, по крайней мере, «в Петербургах – Ленинградах». Кроме того…

– Да?

– Аркадий Филиппович, я могу ошибаться…

– Вряд ли.

– Если так, то очень жаль. В мире становится слишком много свинства, и я больше не уверен, что все оно наше собственное. Мы нашли по крайней мере один Перекресток, теперь мы встретили того, кто приходит и уходит. Андрей Григорьевич начал говорить о вакулинской гипотезе поэтапного захвата Земли, имевшего место во времена становления первых цивилизаций. Я с этим не согласен, но то, что творится с человечеством, все сильнее напоминает болезнь, причем инфекционную. С другой стороны, болезнь при желании можно считать захватом организма преследующими свои цели чужаками. Сейчас вы будете смеяться, но ветеринар устроил нам взбучку за непривитых котов. Не важно, что они сидят дома, важно, что никто не знает, какую дрянь мы приносим на ногах.