Концерт Патриции Каас. Далеко от Москвы - Марк Михайлович Вевиоровский
– Не буду, милый мой Никитушка.
– Когда с сыном меня познакомишь?
– Никитушка, не береди! Тут столько всякого намешано…
Как-будто Веру услышали – в другой комнате «свиданий» тоже шел разговор о маленьком мальчике по имени Сережа.
– Я хочу видеть твоего сына …
– Сашенька, он ведь … болен. Я когда вижу его – у меня сердце заходится … А уеду – опять места себе не нахожу …
– Я так и не понял, чем же он болен.
– Заведующая говорит – задержка развития … Он почти не говорит … и очень тихий, серьезный какой-то …
– Ну, ну, успокойся… Успокойся, Галочка …
Некоторое время было тихо, только было слышно шуршание ткани под руками мужчины, обнимающими женщину, и звуки поцелуев.
– Все равно, мне нужно его увидеть … Я сам понять не могу, почему, только это очень надо …
– Там такие строгости … Если только Свиридов поможет … Он обещался с нами поехать навестить мальчиков …
– Когда поедете?
– А в выходной … Сашенька, мне пора, а то я тут прямо и засну … у тебя на руках. И не высплюсь … Руки у тебя такие … такие …
– Какие?
– Не скажу! Ласковые … нежные … добрые … чуткие … деликатные … сильные … теплые … твои …
– У тебя … руки … тоже … ласковые …
Слова ложились редко, прерываемые поцелуями.
– Отпусти меня … Проводи меня, а то я сама не уйду …
Хитров убрал руки и Вознюкова встала и стала поправлять кофточку.
ОШИБКА ДОЛГОПОЛОВОЙ
Переключенный телефон заурчал тихо-тихо.
– Свиридов, – негромко ответил Свиридов, старясь не разбудить Тоню.
– Это Долгополова, Анатолий Иванович … У меня ЧП … Я ошибку нашла … – голос Лены Долгополовой дрожал.
– В каком блоке?
– В сотой Аннушке.
– Сейчас приеду.
Лена Долгополова нервно вышагивала за раскрытыми воротами блока, из которых тянуло теплом и запахом горелого железа.
– Анатолий Иванович!
– Во-первых, здравствуйте, Лена.
– Здравствуйте, Анатолий Иванович …
– А во-вторых, спокойно, четко и внятно изложите самую суть.
– Пойдемте.
Она повела Свиридова внутрь к металлоконструкциям.
Свиридов с первых ее слов понял, в чем она допустила ошибку, давая задания сварщикам.
Долгополова объяснила и замолчала, спрятав подрагивающие пальцы за спину и глядя Свиридову прямо в глаза – взгляд ее был жалобным, как у побитой собаки.
В глубине зала у стены сидели рабочие вместе с Михеичем и курили.
– Как думаете исправлять?
Лена стала показывать.
– Вот здесь и здесь придется все срезать. Тут переваривать … Там тоже срезать и переваривать. Два дня на переделку уйдет …
– Другого варианта нет?
Лена молча покачала головой.
– Вижу, что нет, это самый быстрый. Ну, пошли, драть буду.
– Что? – не поняла Долгополова.
– Шлепать по мягкому месту.
Долгополова покорно пошла к лестнице и стала подниматься на второй этаж, где уже была отделана комната отдыха.
– Шлепайте, – опустила она голову, – Я подвела вас …
– Брюки спускай.
– Сейчас!! А ремешок вам не дать?!
– Вот ты и в норме! Если бы я тебя серьезно хотел бы отодрать, так отодрал бы за милую душу, да еще бы плакать не велел бы. А тут наказывать не за что.
– Как не за что? Но ведь это я напортачила!
– Конечно. Но без ошибок дела не бывает, или я тебя плохо учил? Главное, как ты эту ошибку сама понимаешь, какие выводы делаешь …
– Понимаю, что поспешила и была невнимательна. Считаю, что надо все рассказать Михеичу и рабочим.
– А главное?
– Главное? Что?
– Не раскисать! Работать! Чище работать! Ты когда спала последний раз?
– Не помню … Потапчик увозил меня как-то, я в машине заснула, он меня сонную выволок и в постель уложил …
– Приказываю. Разметишь, как и что исправлять – и домой, спать. И чтобы муж твой общался не с сонной куклой, а с любящей и любимой женой. Поняла? Завтра проверю у Потапа!
– Как же! Еще чего!
Долгополова успокоилась, к ней вернулось обычное гордое высокомерие. У выхода на лестницу она остановилась.
– Все же на вашем месте я бы всыпала этой Долгополовой по заднице, да так, чтобы она неделю сидеть не могла!
– Иди, иди! У меня рука тяжелая – боюсь, Потап претензии предъявит!
У выхода Свиридова перехватил Поликарп Михеевич.
– Иваныч, ты нашу Ленку-то не очень ругай, она девка справная, мало ли что бывает.
– Ишь ты, «нашу Ленку», а раньше что говорил? Сопля городская? Ножки свои пришла показывать?
– Ну, мало ли что я говорил … А она, ничего, соображает … И девка тоже в порядке … Форсом-то нас не удивишь и не подвинешь … Разобрались, что к чему …
– Не ссоритесь?
– Ну, как не ссорится! Но по делу … Да и она отходчива … Ты слыхал, что она тут со скальпами учудила?
– С чем, с чем?
– Да со скальпами! Ну, дикие люди снимали у своих врагов кожу с головы … Так она удумала – я, говорит, с оболтусов скальпы снимать буду и развешивать у себя над столом. Ну, посмеялись и ладно. Но тут Егор Лупиков такое сварил, что без матушки вспомнить нельзя. Ленка ему и говорит – ты, говорит, первый на сегодня оболтус и я с тебя, значит, снимаю скальп как с наипервейшего оболдуя. Поржали. Но глядим, у нее над столом висит чего-то. Так она обрезала пакет из-под электродов и подвесила на шнурке, да надписала. Это, мол, скальп оболтуса и оболдуя Егория Лапикова.
– Ну?!
– Вот те ну! Егорка врастях – что же это вы, Елена Геннадьевна, себе позволяете? Я как ни есть живой и даже женатый человек, а вы меня … и понес, и понес. А она стоит и так сверху на него глядит. Ну, думаем, сейчас она его припечатает навдрызг, как она может, и пойдет он морду умывать. А Лена слушала, слушала, да и говорит ему. Тихо так, устало, по-бабьи говорит … Шел бы ты, говорит, Егор, и без тебя тошно. Он как стоял, так и остался. Все уж отсмеялись да разошлись, а он все стоит. Потом уж упросил ее как-то снять свой скальп.
– А другие скальпы она вывешивала?
– Да было, но ведь кому охота такое позорище терпеть – стараются не попадаться.
– А ты, вроде, ругаться перестал? Или нет?
– Иваныч, не поверишь! Ей богу, не поверишь! Ленка терпела, терпела … Я же вижу, что ей это не в жилу … Потом отвела меня в сторонку и припечатала.
