Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)

– Так это ты что – от кого-то из наших пострадал? Наши устроили тебе несправедливость, что ли? И ты готов жаловаться архангелу Рагуилу на то, что тебя прищучили? – Нартов вроде и веселился, но я видела – он нашел, к чему прицепиться и перешел в наступление. – Ну, хорош гусь! Может, и мне пожаловаться твоему начальству, что ты меня оторвал от дела и заставляешь выслушивать всякие бредни?!

– Нет, жаловаться моему начальству не надо, незачем, – спокойно ответил Намтар. – Ты просто еще не знаешь кое-каких наших порядков. Я могу жаловаться на несправедливость кому захочу. Могу, как брадобрей царя Мидаса, вырыть в земле яму и прокричать о своем горе в эту яму. Но тот, кто надо мной, что бы ни случилось, скажет мне всего два слова: «Сам виноват».

– У нас так не скажут, – Нартов уже ощущал профессиональную гордость и за бригаду, и за тех, кто ее послал в Протасов.

– Я знаю. Но у вас другие странности. Вот например – почему вы действуете только ночью?

– А ты откуда знаешь?

– Когда я увидел око Божье там, где непременно, рано или поздно, опять появился бы кто-то из ваших, я обрадовался – око Божье должно было привести меня к кому-то из вас. Но оно целый день таскало меня за собой, очень беспокоясь, как бы я не отстал…

Намтар опять повернулся ко мне, поднял голову, и я увидела улыбку, в которой были легкая насмешка и неподдельная благодарность.

– Только с наступлением темноты появился тот, кого ожидало око Божье. И, согласись, тут уж я времени не терял.

Нартов кинул на него взор, который простого смертного прожег бы насквозь. Но банальный черный костюм демона был, очевидно, на огнеупорной подкладке.

– Когда велят – тогда и действуем, – отрубил Нартов. А что еще он мог сказать? Ни я, ни он не знали, почему бригады выпускают в мир только под лунный свет.

– Неканонично это как-то. Взять хотя бы евангелие от Матвея, глава пятая, стих четырнадцатый, – ни секунды не задумавшись, произнес Намтар, и далее декламировал с некоторым смущением, потому что ему все-таки не подобало повторять вслух Иисусовы слова: – «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Я не ошибся?

– Нет, все именно так, – признал Нартов, потому что спорить о Евангелии он не мог – за всю жизнь даже ни разу не перелистал.

– Но если именно так – почему вы, по ту сторону Грани, действуете скрытно? Нам так положено, и то мы, когда надо, появляемся среди людей в собственном облике, а вы-то уж должны действовать открыто!

– Мир все еще поделен на день и ночь, – подумав, ответил Нартов. – Вы захватили себе ночь, которая покрывает мраком ваши пакостные делишки. Ты сам сказал – днем вы появляетесь только при особой необходимости. Но если мы будем действовать днем и открыто, кто встанет против вас ночью и во мраке?

– Я бы, пожалуй, назвал это софистикой, – заметил сообразительный демон.

Нартов пожал плечами. Он и сам видел, что ответ не больно удался.

– Не получается у нас серьезного разговора, – подвел итог Намтар. – Ты свидетель, око Божье, – я пытаюсь сказать то, что могу сказать, не имея гарантий. Но еще одно сообщу – чтобы те, кому ты обо мне расскажешь, поняли, что я кое-что имею… Ну вот…

Он какое-то время собирался с силами – а, может, искал нужные слова.

– Так вот? – подстегнул Нартов.

– Грань подвинули двое – один человек и один демон. Так и скажи. Именно так – сперва человек, потом демон. Это очень важно.

– Хорошо, я передам, – видя, что разговор действительно окончен, и не желая уступать инициативу Намтару, Нартов встал первым.

Встал и Намтар.

– Следующей ночью, как взойдет луна, – произнес он. – Меня устроит, если вот тут будет лежать записка. Но если кто-то пожелает меня выслушать, буду благодарен.

Он поклонился мне с дипломатической учтивостью и поспешил прочь по своей тропинке.

– Ну и что же это такое было? А, Нартов? – спросила я.

– Я бы сказал – блефует. Хочет нам что-то продать…

– Про одного человека и одного демона – это была правда.

– Думаешь? – Нартов подошел к краю обрыва, посмотрел вниз, прошелся взад-вперед, даже потоптался, пробуя землю на прочность. – Интересная у них Грань… Поди пойми, сместилась или не сместилась…

– Послушай, Нартов, когда ты едешь поездом, твое купе относительно вокзала смещается?

– Ну?

– А столик с вазочкой относительно купе?

– Это тебе не столик с вазочкой, – Нартов обвел рукой пейзаж и хотел было добавить, что великоваты тут вазочки и цветочки, но замер с раскрытым ртом. Я поняла – он наконец-то увидел ирреальность пейзажа.

Когда ладонь Даниила рассекла воздух, словно ткань бритвой, я как раз и подумала, что изнутри это именно что-то вроде ткани. Потом оказалось, что на ней даже написан сельский пейзаж, а сухие травы, сквозь которые мы шли по незримой тропинке, – синтетического и бумажного происхождения, торчат из фанерных островков, и эти островки можно передвигать в любом направлении.

Вот почему здесь не было луны! Пространство, обтянутое изнутри дешевым черным бархатом, должно было либо иметь свою фальшивую луну, либо – никакой.

– Возвращаемся? – спросила я.

Он не ответил. Я поняла – ему хочется еще немного побыть здесь, на Грани. Но почему? Что он нашел на этом пятачке вытоптанной земли. под этими подозрительными березами?

– Странное место… – произнес он. – Такое ощущение, что тут время остановилось. Где-то жизнь продолжается, люди торопятся, дети рождаются, а тут – стоячий воздух…

– Да нет же! Откуда-то прилетал речной ветер!

– Откуда ему тут быть?!

– А ты принюхайся!

Очевидно, прорех поблизости было несколько – та, через которую нас впустил Даниил, еще та, куда ушел Намтар, и какие-то незримые. За одной из них наверняка была настоящая река…

– Ну, принюхался… – буркнул он. – Все равно – как будто залезли на склад театральных декораций. Ничего настоящего!

– Ну это уж ты загнул! Настоящее тут тоже есть.

– И что, по-твоему?

– Ты и я.

И тут его лицо стало светлым и совсем юным.

Очевидно, что-то произошло и с моим лицом – я поняла это по его приоткрывшимся губам. А было это – настоящий, живой, серебряный лунный свет. Луна, подружка моя, пробилась сквозь пыльный и тусклый бархат театральных задников!

Мир ожил.

Аромат матиол томно приник и проник в самую глубину души. Застрекотали в траве какие-то ночные кузнечики. И белые бабочки, прилетев, закружили над нами, стремясь на свет наших лиц, они мягко опускались на лоб и на щеки, цепляясь осторожными щекотливыми лапками, и снова взлетали, и всякое движение, которое могло бы их спугнуть, было под запретом.