Стивен Бакстер - Свет иных дней

– Вот вам и пугающие прогнозы насчет того, что обычные граждане еще не созрели для того, чтобы пользоваться таким могучим средством, как хронообъектив. На мой взгляд, все говорит о большой ответственности.

Мейвенс проворчал:

– Может быть. Хотя при этом мы все пользуемся червокамерой и для всяких пакостей тоже. По крайней мере, все эти граждане-крестоносцы не только нападают на правительство. Я всегда думал, что гораздо опаснее для свободы крупные корпорации, что они способны в этом смысле на гораздо большее в сравнении с нами. На самом деле мы, представители власти, их как раз сдерживали.

Бобби улыбнулся.

– Мы – «Наш мир» – оказались втянутыми в микроволновый скандал. До сих пор идет рассмотрение требований компенсации ущерба здоровью.

– Все извиняются перед всеми остальными. Что за мир… Бобби, я должен сообщить вам, что мы, похоже, практически не продвинулись вперед в деле мисс Манцони. Но если хотите, мы можем об этом поговорить.

У Мейвенса был изможденный вид – черные круги вокруг глаз. Похоже, он недосыпал.

– Если дело не продвигается, почему я здесь?

Мейвенсу явно было неловко, он словно бы отчаялся. Он совсем растерял свою юную браваду.

– Потому, что у меня вдруг появилась масса свободного времени. Нет, меня не уволили, не думайте. Назовем это академическим отпуском. Одно из моих старых дел передано на пересмотр. – Он в упор посмотрел на Бобби. – И…

– И что?

– И я хочу вам показать, что на самом деле с нами делает ваша червокамера. Один раз покажу, один-единственный пример. Помните дело Уилсона?

– Уилсона?

– В Нью-Йорке, пару лет назад. Был убит парнишка-подросток из Бангладеш – он стал сиротой во время наводнения в тридцать третьем.

– Вспомнил.

– Агентство ООН подобрало для этого сироты по имени Миан Шариф приемных родителей в Нью-Йорке. Пожилые бездетные супруги до того удочерили девочку по имени Барбара и успешно ее воспитали. Вероятно. История выглядела просто. Миана убивают дома. Избивают и до, и после смерти. Судя по всему, насилуют. Главным подозреваемым был отец. – Мейвенс скривился. – Всегда первым делом подозревают членов семьи. Я занимался этим делом. Улики были косвенные, а психологический портрет Уилсона не продемонстрировал особой склонности к насилию, как сексуальному, так и к какому бы то ни было вообще. И все же у нас хватило материала, чтобы его обвинили. Филип Джордж Уилсон был казнен путем смертельной инъекции двадцать седьмого ноября две тысячи тридцать четвертого года.

– А теперь…

– Червокамеры то и дело нужны для ведения следствия по новым и неразобранным случаям, а дела закрытые, типа дела Уилсона, до сих пор редко подвергались пересмотру. Но теперь широкая общественность получила доступ к червокамере, все смотрят, куда хотят, вот люди и начали шевелить старые дела – своих друзей, родственников, даже свои собственные.

– И дошло до дела Уилсона.

– Угу. – Мейвенс уныло усмехнулся. – Может быть, вы можете понять, как я себя чувствую. Понимаете, до появления червокамеры я никогда не был уверен насчет правды в каждом отдельном случае. Ни одно свидетельство не бывает надежным на все сто процентов. Преступники научились морочить голову криминалистам. Так что я чего-то не видел собственными глазами, я и не мог знать, так ли все было на самом деле. Уилсон был первым, кого отправили на казнь после проведенного мной следствия. Я знал, что изо всех сил постарался установить истину. Но теперь, когда прошло несколько лет, я впервые смог увидеть преступление, которое было приписано Уилсону. И я узнал правду о человеке, которого послал на иглу.

– Вы уверены, что должны показывать мне…

– Все равно очень скоро об этом узнают все.

Мейвенс развернул софт-скрин так, чтобы Бобби было видно, и включил запись.

На экране появилось изображение спальни. Широкая кровать, гардероб, шкафчик с посудой, анимационные постеры музыкальных и спортивных звезд. На кровати лежал на животе парнишка-подросток – тоненький, в футболке и джинсах. Перед ним валялись тетрадки и черно-белый софт-скрин, а он смотрел на экран и покусывал ручку. Мальчик был смуглый, с пышными черными волосами.

Бобби спросил:

– Это Миан?

– Да. Умненький мальчишка, жил тихо, прилежно учился. Делает уроки. Шекспира читает, между прочим. Ему тринадцать, хотя, на мой взгляд, он выглядит младше. Что ж, старше ему уже не стать… Если захотите, чтобы я выключил, сразу так и скажите.

Бобби резко кивнул и твердо решил досмотреть запись до конца.

«Это проверка, – подумал он. – Проверка для всего человечества».

Открылась дверь, вошел полный пожилой мужчина.

– Входит отец. Филип Джордж Уилсон.

Уилсон держал в руке бутылку минеральной воды. Он откупорил ее и поставил на тумбочку рядом с кроватью. Мальчик оглянулся и что-то произнес.

Мейвенс сказал:

– Нам известно, что они говорили. Чем занимаешься, когда мама придет, и так далее. Ничего особенного, разговор как разговор.

Уилсон взъерошил волосы мальчика и вышел из комнаты.

Изображение замерло и слегка замерцало.

– Позвольте, я вам расскажу, что произошло потом – как мы это себе представляли в тридцать четвертом. Уилсон возвращается в комнату. Замахивается на мальчика. Мальчик его отталкивает. Тогда Уилсон набрасывается на него. Может быть, мальчик отбивается, но если и так, то никакого вреда он Уилсону не причиняет. У Уилсона нож – который мы, так уж вышло, не находим. Он наносит мальчику удары ножом, рвет на нем одежду. Он перерезает мальчику горло, а потом то ли насилует труп, то ли мастурбирует – мы обнаруживаем на теле Миана следы спермы Уилсона. А потом он берет окровавленный труп мальчика на руки и вызывает по «Поисковику» службу спасения.

– Вы шутите.

Мейвенс пожал плечами.

– Люди ведут себя порой очень странно. Суть в том, что в квартиру невозможно было войти и выйти из нее тоже было нельзя – двери и окна были закрыты, и никто их не взламывал и не выбивал. Камеры наблюдения в прихожей ничего не показали. У нас не было подозреваемых, кроме Уилсона, а против него имелась масса компромата. Он и не думал ничего отрицать. Я полагаю, он в конце концов сам уверился в том, что убил мальчика, хотя он этого и не помнил. Мнения экспертов разделились. Психоаналитики утверждали, что эго Уилсона было не в состоянии вынести мысль о таком отвратительном деянии. Поэтому он и подавил в себе память о случившемся. Кроме того, были циники, которые утверждали, что Уилсон лжет, что он отлично осознавал, что делает, а когда понял, что преступление не сойдет ему с рук, то стал разыгрывать амнезию, чтобы смягчить приговор. А еще были психоневрологи, объявившие, что Уилсон страдает какой-то формой эпилепсии.