Дмитрий Изосимов - Метагалактика 1993 № 2

Исход Петра Пряхина

…«Лонгрен! — взывал Меннерс, — ты ведь слышишь меня, я погибаю, спаси!

Но Лонгрен не сказал ему ни одного слова; казалось, он не слышал отчаянного вопля. Пока не отнесло лодку так далеко, что еле долетали слова-крики Меннерса, он не переступил даже с ноги на ногу…

— Черную игрушку я сделал, Ассоль, — спи!»

— Н-да! — сказал себе Петр Пряхин. — Вот ведь как можно убить человека… и судить этого самого Лонгрена вроде бы и не за что. Просто его враг тонул, а он ему не помог. Вот и все. Н-да…

Пряхин отложил старую растрепанную книгу без начала и подумал:

— Надо спросить у Ритки, как книжка-то называется… Умная книга!

Петр потянулся всем своим большим телом (ох, намаялся он ныне в поле — сенокос!). И встал. Читать некогда: нужно успеть у коровы убраться, запарить зерна поросятам. А завтра с утра: Звездочку подоить… в курятник крыса повадилась, жука на картошке травить надо… Господи, дел-то сколько!

Он тяжело вздохнул. Из-за занавески ответно долетел тихий стон, там лежала и маялась животом жена Пряхина Алевтина.

— Петечка! — слабым голосом позвала она.

Кряжистый Пряхин неуклюже склонился над ее кроватью. В неярком свете засиженной мухами лампочки он видел, как осунулось и пожелтело лицо жены. Алевтина-то и смолоду особой красотой не отличалась. А теперь и вовсе выглядела она живой иллюстрацией к меткому народному присловью: «краше в гроб кладут»…

— Да за что же меня судьба так?!.. — выползла темная мыслишка откуда-то из потаенных закоулков пряхинской души. — Все не как у людей… у них-то бабы, небось, здоровые!

— Что? — переспросил он.

— Валокордин, говорю, дай. В холодильнике он… с сердцем что-то.

Подав жене лекарство, Пряхин, набычившись, пошел к выходу, дела ждать не будут. И уже у порога услышал, как звякают о стакан с водой зубы Алевтины. Петр вышел, еле сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. Взял вилы и встал, опершись на них посреди двора. Тяжело задумался.

…С тех пор как соседская деваха Ритка «положила глаз» на Петра, мужик и вовсе с ума сошел. Вот уже год Алевтина мается от разной хвори: то там у нее заноет, то здесь заболит… Ритка же знай себе шастает по своему огороду, увидит Пряхина и смеется, скалит свои белые зубки. А то уставится на него, возьмет в рот прядь собственных волос и вроде бы жует — привычка у нее такая!

Живет Ритка с бабкой, куда уж старухе за такой егозой уследить!

Поэтому раза два уже встречался Петр с Риткой на отшибе двух дворов в вишневых кустах. Добросовестно тискал ее молодое тело, тугое и пышное, как подошедшее впору тесто. Больше ничего с собой сделать Ритка пока не позволяла… Силенкой ее тоже Бог не обидел, так что при желании она легко уходила из ухватистых рук Петра.

— Вот женишься если… тогда! — глухо говорила она, глядя в темноту поверх пряхинской головы.

— Да как же я, при живой-то жене… Дура! — злился Петр.

— А ей не век жить! — с хохотком говорила Ритка. — Я, Петушок, за тебя замуж хочу… Подожду! Давно с ней не спишь?

Не в бровь, а в глаз!.. что ответишь?! Петр в ответ лишь скрипел зубами, не столько от своего подневольного воздержания, сколько от стыда.

— …Как книжка-то называется? — спросил Петр и словно бы в поисках ответа ненароком запустил ладонь Ритке под кофту, в узкую ложбинку промеж ее горячих неподатливых грудей.

— Не лапай! — Рита сделала вид, что хочет вырваться. — Какая еще книжка?

— Что ты мне… почитать дала… Про Лонгрена!

— А! Ты там понял хоть что-нибудь?

— Чего понимать-то? Как он мужика не спас? — осторожно спросил Пряхин и только потому так спросил, что дальше того эпизода он книгу не осилил. Некогда было.

— А вот хотя бы. Может, он и хотел веревку ему бросить, да не успел? Кто знает.

Последнюю фразу Рита произнесла как-то расслабленно тихо, с трудом переводя дух. Петр понял это по-своему, рывком запустил ручищи под ее колени и опрокинул на спину. Однако Ритка ноги не разжала и после короткой, но бурной схватки все же отпихнула Пряхина и вскочила. Глаза ее в полутьме под вишневыми кустами светились как у кошки.

— Лонгрен мужик что надо, — прошипела она, — настоящий. А ты уже два раза от жены бегал в «скорую» звонить… и все успеваешь… успеваешь!

А через неделю Алевтина умерла. «Инфаркт», — сказали при вскрытии. Приступ сразил ее внезапно, под утро. Петр, как обычно, побежал тогда звонить в «скорую». Да вот…

Не успел.

Хоронили Алевтину всем селом, ее люди жаловали да жалели. «Отмучилась, болезная… царствие ей небесное!» — истово крестились старушки.

Детей у Пряхиных не было, вот и зажил Петр бобылем.

Да только недолго он им пробыл. На третью ночь после похорон тихонько звякнула щеколда и услышал сквозь сон Пряхин в сенях легкий вкрадчивый топоток. Открыл глаза. И в полумраке лунной августовской ночи увидел у своей кровати Ритку. В белой кружевной ночной рубашке она стояла перед ним девственницей-невестой. Ночь была у них на свадьбе подружкой новобрачной, молодой месяц дружкой жениха. Повенчала их смерть Алевтины, а убогая грязная спальня заменила храм. И затрещала кружевная рубашка пришлой невесты под руками Пряхина так, как бы трещала фата невесты под руками нетерпеливого, данного Богом, жениха.

— …Женишься, детей тебе кучу нарожаю! — горячо шептала Рита, пока ладони Пряхина мяли-оглаживали ее с ног до головы. — Давний мой интерес… чтобы мужик крепкий был… хозяйство… денег много! Себя блюла, а могла бы и в город податься… путаной стать… Не хочу так, хочу женой быть законной… хозяйкой твоей. Ой! Больно… нет, нет, хорошо! еще… давай. Еще!

И время для них остановилось.

Вдруг яркая вспышка метнулась сполохом в окне, и изба Пряхина вздрогнула от глухого толчка.

— Что это?! — очнулась Рита и на полусогнутых ногах (что и говорить — мужик Пряхин был хоть куда!) мелкими шажками подошла к окну.

Тотчас же вторая яркая звезда сорвалась с неба вдогон за первой. И снова — земля вздрогнула.

— Метеориты… — прошептала она. — Где-то у кладбища ухнули.

А Пряхину разговаривать не хотелось, глаза его отчаянно жмурились. Но ведь вот она какая, Ритка… еще бы ее сюда!

— Ты рубашку-то сыми свою! — окончательно проснувшись, сказал Пряхин. — Мешает только… иди ко мне!

Он привстал, оперся на локоть. Оглядел сквозь блеклый лунный свет широкий зад своей юной невесты и ее крутые в плавном изгибе бедра. А Рита вдруг замерла, вцепилась скрюченными пальцами в подоконник: рот ее приоткрылся, глаза остекленели.