Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

— Это говорит мертвый! — воскликнул Перси. — Это говорит мертвый Адам Майна! Френсис, уйдем отсюда. Уйдем к живым людям. Нельзя жить на кладбище!

Перси схватил за руку Френсис и потянул к выходу.

— Никуда я отсюда не пойду! — закричала Френсис. — Ты не прав! Иналик не стал кладбищем. И пока мы живы — он никогда не умрет!

— Я пришел за тобой! — упрямо сказал Перси и снова схватил Френсис за руку.

Она умоляюще смотрела на Петра-Амаю.

— Оставь ее в покое!

Петр-Амая старался держать себя в руках.

— А ты лучше бы убирался отсюда, с нашей земли! — Перси метнул злобный взгляд. — Коммунистам не место на Иналике! Все зло от вас! От русских, придумавших этот мост и уговоривших американцев! Дураки, поддались пропаганде! История ничему не научила их! Идем, Френсис!

Он сжал ее руку так, что Френсис застонала.

Петр-Амая в два прыжка оказался рядом с Перси и отшвырнул его от девушки. Он даже удивился, каким легким и слабым было тело Перси.

Перси отлетел к стене с окном, поскользнулся на блестящем покрытии пола и, не удержавшись на ногах, растянулся, скользнув по нему антиморозным костюмом.

Медленно поднявшись с искаженным от гнева лицом, он набросился на Петра-Амаю, выставив вперед кулаки в термических рукавицах. Удар пришелся прямо в лицо, и Петр-Амая на секунду потерял сознание.

Когда он очнулся, Перси снова лежал у стены, а рядом стоял Адам Майна с решительным и сердитым видом.

— Убирайся вон отсюда! — кричал он над поверженным Перси. — Ты поступил как белый человек!

Это было наихудшей оценкой для эскимоса. Если здешний житель поступал как белый человек, это значило, что он пал до последнего предела низости, до дна. Правда, за последнее время этим выражением пользовались в самых крайних случаях.

Перси медленно поднялся. На этот раз вид у него был далеко не воинственный. И внешне он как-то переменился и обмяк. И тут Петр-Амая догадался, что перед приходом сюда Перси явно принял психический стимулятор, действие которого теперь иссякало.

Перси молча прошел мимо прижавшейся к стене Френсис, мельком взглянул на Адама Майну, задержался взглядом на Петре-Амае и резко рванул на себя дверь.

Горящие злостью и неутоленной местью глаза ожгли Петра-Амаю, и он потом долго не мог забыть их.

Вечером из Кинг-Айленда сообщили, что Перси Мылрок помешен в больницу для излечения от интоксикации, полученной от употребления большой дозы психического стимулятора «Арктик-67».

Глава третья

Весна для Ивана Теина была и радостным, но одновременно и трудным временем. С годами он все острее заново переживал ранние, почти детские воспоминания, связанные с древними ритуальными обрядами, которые совершались не столько ради их давно утраченного значения, сколько из-за их красочности, праздничности, радостного настроения. Позже они уже и другое название имели — Праздник возвращения солнечного света.

Ранним утром, перед восходом солнца, кожаные байдары сняли с высоких подставок и отнесли на берег. Обложили толстым слоем снега, чтобы он, тающий от набирающего силу солнечного тепла, постепенно смачивал кожу, делая ее снова эластичной, упругой, способной противостоять бурным морским волнам.

Как председатель сельского Совета, хранитель и знаток древних обрядов, литератор и полномочный представитель советской власти, Иван Теин на некоторое время как бы становился шаманом в высоком значении этого слова. Ивана Теина это действо по-настоящему волновало и будило в его сознании давние, скрытые до поры до времени чувства.

По весне Ивана Теина властно звало море, ежедневно, ежечасно врываясь в огромное окно сиянием торосов и голубых обломков айсбергов, темным небом над открытой водой за еще крепким и прочно держащимся за берег припаем; громким криком приглашали нескончаемые птичьи стаи, пролетающие над домами нового Уэлена, задевающие крыльями старые яранги на древней косе.

Вот и сегодня, совершая обряд, за которым издали наблюдали Сергей Иванович Метелица и еще несколько человек, крупные инженеры Главной администрации стройки, Иван Теин с тоской поглядывал на торосы и видел между ними тропу, по которой бы ушел, не оглядываясь, на самый край ледового припая. Неужто так силен в нем зов предков, и там, где-то в не изведанных еще наукой глубинах сознания, какая-то не изученная еще до конца химия вырабатывает соединения, вызывающие в его мозгу, во всем его теле жажду движения, жажду преследования зверя на торосистом весеннем льду?

К тому времени, когда солнце выкатилось из-за скалистого мыса и залило все вокруг ослепительным светом, вся процессия направилась к яранге Теина, где в чоттагине трещал костер и в котле варилось оленье мясо, сохраненное с осеннего забоя, провялившееся за зиму и дошедшее до состояния, пригодного для жертвенного угощения.

— Какая погода! — с восторгом произнес Метелица.

— Да, хорошо в море в такую погоду! — с нескрываемой тоской отозвался Иван Теин.

— Ну так идите в море! — сказал Метелица.

— Дел много в Совете… Вот компьютеры дали три варианта установки макета моста.

— Интересно, — сказал Метелица. — Давайте после завтрака обсудим это с жителями села.

Модель-макет Интерконтинентального моста в одну сотую натуральной величины привезли из Магадана. Но даже в таком уменьшенном виде это было солидное сооружение, по существу самый что ни на есть настоящий мост, изготовленный из тех же материалов, из которых должен был строиться Интерконтинентальный мост. Решено было этот макет поставить так, чтобы он мог служить людям. Эти пожелания заложили в компьютер, и он выдал три варианта на выбор.

В яранге был полумрак, и пока глаза привыкали, различался только яркий отблеск огня и хлопочущая у огня Ума. В ноздри бил запах дыма, возвращающий чуть ли не в древность, в изначальную историю человечества, когда горящее дерево было единственным источником тепла и света. На безлесном берегу Чукотского полуострова собирали выброшенные волнами обломки деревьев, куски древесной коры. Запах от них был особенный, ни на что не похожий, ибо прежде чем попасть в костер, деревья долго путешествовали в морской воде океана, пропитываясь солью.

Глаза привыкли, и Иван Теин заметил сидящего в изголовье мехового полога Петра-Амаю. Когда сын вернулся из путешествия на Малый Диомид с огромным синяком под глазом и рассказал о стычке, происшедшей между ним и Перси в старом доме Ника Омиака, Иван Теин ощутимо почувствовал боль в сердце.