Владимир Яценко - Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира [Антология]

Ничего я такого, конечно, не думал, но не отговариваться же? Обычно, когда оправдываются, то только хуже выходит…

— А как же точка бифуркации, странный аттрактор?..

— Ишь ты! Производную взять не может, а туда же — об аттракторах рассуждает! Чему вас только учат в ваших институтах… С чего ты взял, что аттрактор — это именно то всеобщих воздухов благорастворение, что тебе желательно? А Восточный протекторат Третьего рейха с трехклассным образованием, дешевой водкой в каждом ларьке и круглосуточной музыкой по радио не хочешь? Впрочем, кому и то — благо…

— Да что вы меня все немцами пугаете! Ведь если я у вас не один такой, то закономерности изучить можно, какую-то стратегию вывести… А может, и вовсе — машину времени сделать! Не сейчас, конечно, попозже… Одним словом, исследовать явление надо! — Я говорил, все более распаляясь, а капитан уселся на угол стола, смотрел на меня сверху вниз, и во взгляде его сквозило не то удивление, не то жалость. Я осекся.

— Пойми, — произнес он мягко, — нет у нас ни ресурсов, ни времени. Да и что за теорию можно вывести по десятку случаев? Притом что половина из вас, таких умных да грамотных, историю своей страны с пятого на десятое знает.

Мне нечего было сказать. Молчал и капитан. Потом вскочил, одернул гимнастерку и занял свое место напротив. Лицо сделалось жестким и непроницаемым. Я понял, что разговор подходит к концу.

— Три дня назад фашисты вошли в Париж. Франция пала, — говорил он, поймав мой взгляд, и я не смел уклониться. — В запасе, может, как ты утверждаешь, год. Может, больше. Но одно я знаю наверняка — будущее у нас теперь общее. Каким оно станет — зависит и от тебя. Ясно?

Старик замолчал, откинулся на спинку кресла, прикрыл веки. Юноше показалось, что прадед заснул. Он подождал немного, потом осторожно коснулся худой морщинистой кисти, покоившейся на подлокотнике. Старик повернул голову:

— Водички принеси. Устал я чего-то, — слабо он улыбнулся. — Давно ведь не говорил по стольку.

Парень метнулся на кухню, набрал в кружку воды из чайника, принес и смотрел как пьет прадед, будто впервые в жизни видел его. Острый кадык двигался в широкой прорехе ворота теплой, не по сезону, рубахи, пробуждая чувство пронзительной, немыслимой жалости. И хрупкости, такой, что тронь — рассыпется.

— Ну а дальше что?

— Дальше понятно. Заставили написать все, что знал, снова беседовали. Продержали с месяц, а потом выпустили. Подписку о неразглашении, ясное дело, взяли. Документы выдали, по которым выходило так, что родители погибли в Гражданскую, а я в детдоме воспитывался. Справку дали, что семилетку закончил.

— А потом?

— Потом? Экий ты недалекий… Да ведь говорил я тебе — пошел на завод, учеником токаря. Дальше война. В сорок четвертом, после тяжелого ранения, попал в тыл и больше не воевал уж. Страну восстанавливал. В сорок пятом Катю встретил, прабабку твою. Вот так жизнь и прошла.

— Дед! Ну неужели не хотел обратно вернуться?

— А как же? Очень хотел! Первое время бегал все на то место, ждал паровоза, машиниста высматривал. Только напрасно. Нельзя дважды в одну реку войти. Тогда решил, что если не я, то обязательно дети мои должны в этом выверте разобраться. Но Женечка в «лирики» пошла, способности у нее к языками открылись. Не зарывать же в землю… А с ее сыном, отцом твоим, не сложилось у нас. Притом что я-то его понимал, все же по годам рождения близкие мы. Да только ему на мое понимание начхать было. Вам сейчас в школе говорят и по телевизору вдалбливают, что СССР из-за плохой экономики рухнул, но ты не верь. Неправда это. Главное, что люди цену всему забыли. А когда цены не чувствуешь, то любая экономика плоха будет. И никакие слова здесь не помогут, пока жизнь лично тебя на грань не поставит. Сам таким был… — Старик замолчал. — Ты прости, что морали тебе читаю, не надо бы этого…

— И ты про себя никому не рассказывал?

— Первое время нет. Боялся, говоря по правде. Потом, много позже, Кате открылся.

— Поверила?

— Поверила. В начале шестидесятых меня в «органы» вызывали. Опять написать все заставили, расспрашивали долго. Опять подписку взяли. Думаю, сверялись, по какому варианту развитие пошло. После того я долго помалкивал — от греха подальше. Правда, не удержался-таки, съездил на родину своих родителей. Как раз они скоро должны были познакомиться. Только вышло, что и вправду я сирота здесь — деда моего по материнской линии аккурат в сороковом году на западную границу отправили. Там он и погиб, не оставив потомства. А семья отца, оказывается, была в Среднюю Азию эвакуирована, и там следы затерялись. Вот такие дела.

Прадед снова закрыл глаза. Веки его подрагивали. Вздохнул глубоко, собираясь с силами. Правнук ждал. Тихо отщелкивали секунды кварцевые часы на стене, отчаянно билась в оконное стекло муха.

— А я ведь тогда верил, что все совершенно иначе сложится. Просто невозможно было не верить — такой был подъем в людях! Казалось — горы свернем! А когда в космос вышли? Еще два шага — и все звезды наши! Потом, правда, чем ближе к моему времени, тем тревожнее становилось. А уж когда в восемьдесят третьем Меченый и здесь к власти пролез, окончательно понял — плохо дело. Пытался голос поднять, рассказать, чем все кончится. В газеты писал. И не один я, да только поздно было. Капитан прав оказался — все красивой жизни хотели, так чтобы комфорта и удовольствий побольше. И все это ведь не тогда началось. Раньше, много раньше. Не строили мы коммунизм, понимаешь? Болтали только. Живу вот теперь… за девять десятков перевалило… Зачем? Почему? Может, надлежит мне круг завершить… А ты вот что — поди-ка в спальню. Из нижнего ящика комода сверток достанешь, в белом пакете. Сюда принеси.

Правнук повиновался. Принес бережно запечатанный скотчем сверток, положил прадеду на колени, поверх клетчатого старого пледа.

— Нет. Это не мне. Это твое теперь. Открой. Там дневники. Начал вести после войны, записывал различия в событиях и датах, как мог вспомнить. Ну и другое всякое.

— Дед! Да ты что надумал?! Не возьму я!

— Открой, говорю! — Парень открыл, вытащил несколько пожелтевших общих тетрадей, пролистал наудачу — исписано убористо, плотно. — Вот только это могу тебе передать. И еще, итог всей жизни моей, — не беги в прошлое. Знай его, помни, но не беги. Смотри и стремись только вперед, только в будущее! Вас сейчас по-другому учат: «Живи настоящим», — но неправильно это. Так вся жизнь одним днем пройдет. А ты ведь человек, не бабочка-однодневка.

— Дед! Дед! Все равно не возьму! Ты еще сам в них допишешь! А может, в издательство отдать? Книжка будет.