Михаил Грешнов - Эхо (Сборник фантастических рассказов)

До вывода еще далеко, но Гордеев чувствует, что нашел правильный путь. А если правильный — надо действовать. С минуту Гордеев сидит, полузакрыв глаза, ищет решение. Двадцать третий опыт он сделает с нитроцезином сам. Рискованно? Да. Но решение принято.

Ложась спать, Гордеев принимает таблетку валидола: в сердце покалывало.

Наутро оказалось, что предстоит срочное совещание в Новосибирске. Когда Гордеев пришел на работу, машина ждала его у подъезда. Ученый подосадовал, что опыт, который он во всех деталях обдумал вчера, откладывается. Лучше было бы проделать опыт на свежую голову. Но время не ждало. Гордеев велел приготовить все для опыта, перечислив под карандаш лаборантам приборы и препараты, которые будут необходимы.

— Четыре грамма нитроцезина, — добавил он в заключение.

Список составлял Юреньев, при упоминании о нитроцезине он вскинул глаза на Максима Максимовича.

— Четыре грамма, — подтвердил тот, поднимаясь с кресла, чтобы идти.

Естественно, лаборанты знали содержание опыта, но никогда до этого шеф не требовал столько нитроцезина: для опыта требовались десятые доли грамма. Зачем столько понадобилось сейчас, вызвало у лаборантов недоумение.

— Максим Максимович, — спросил Юреньев, — кто вам будет помогать — я или Сердечный? — кивнул на товарища, присутствовавшего при составлении списка.

— Ни вы, ни Сердечный, — ответил Гордеев. — Работу буду проводить я сам.

Лаборанты кивнули и, пока Максим Максимович шел к двери, смотрели ему вслед, озадаченные.

— Что это значит? — спросил Сердечный, когда шеф покинул лабораторию.

— Не знаю, — ответил Юреньев. — В последнее время он, кажется, никому не доверяет.

— Нам? — спросил Сердечный.

— Мне-то, во всяком случае! — в сердцах ответил Юреньев.

— Так, та-ак… — протянул Сердечный. — А почему он берется сам?

— Тебе до этого что за дело? — ответил Юреньев, и на этом разговор прекратился.

Однако Юреньев слишком резко, по мнению Сердечного, оборвал разговор. Это могло быть от дурного настроения у товарища; мало ли что — Лиза неделю ходит зареванная. Может, у них не ладится.

Но Сердечный хорошо знал очередность: двадцать третий опыт должен проводить он. Почему шеф сам берется за это дело?

Совещание в городе было рутинным, и Максим Максимович, примостившись в уголку зала, почти не слушал ораторов. Думал о работе, о предстоящем опыте, о жене. Екатерина Игнатьевна моложе Гордеева на двадцать лет — бывает же такое несчастье… Довольствовалась академическим пайком, зарплатой Максима Максимовича, поездками на курорт. Растила сына, безвольное существо, далекое от отца и двигавшееся по орбите вокруг нее. Реальными заботами о муже у нее была фраза: «Чай будет через полчаса» — и таким же реальным действие, когда она по истечении тридцати минут приносила в кабинет мужа стакан горячего, но скверно заваренного кипятку. Завтракал, обедал Максим Максимович в академической столовой вместе с лаборантами и сотрудниками соседних лабораторий. Поэтому, наверно, Максима Максимовича особенно не тянуло домой, в уют, который он тоже особенно не ценил.

Потому и с этого совещания, хотя уже был конец дня, Гордеев поехал прямо в лабораторию.

Здесь все было готово: реактивы, посуда, журнал для ваписей, в закрытой пробирке — нитроцезин, щепоть хселтых полупрозрачных кристаллов.

Работа Максиму Максимовичу предстояла привычная. Цель опытов была в получении радикала, капли жидкости, сконденсированной в пробирке. Поскольку компоненты и дозировка веществ менялись, радикал по концентрации никогда постоянным не был. Тут же анализировался на присутствие в нем вещества, которое должно было стать основой лечебного препарата — анаркотина, как его уже назвали в лаборатории. Если этого вещества оказывалось на миллиграмм больше, чем в предыдущем опыте, работа считалась. удачной. Если меньше — очередной опыт проводили с иной дозировкой исходных веществ. Проводили работу поочередно: опыт Юреньева был предыдущим по отношению, к опыту Максима Максимовича. Опыт Сердечного — последующим. Работа обычная, и сейчас Максим Максимович делает ее механически.

Проходит час, полтора. Заветная капля жидкости получена. Анализ показывает: радикал есть. Но в таком мизерном количестве, что им можно без сожаления пренебречь.

Но сегодня Гордеев работает не для конечного результата. Когда опыт закончен и горелка в вытяжном шкафу еще горяча, Максим Максимович бросает на раскаленный металл щепотку желтых кристаллов и закрывает клапан в потолке вытяжного шкафа. Дверцы, наоборот, он оставляет открытыми и через минуту ощущает приторный запах нитроцезина. Некоторое время сидит неподвижно и, только убедившись, что порошок испарился, кладет перед собой лабораторный журнал, описывает проделанный опыт. Он еще не уверен, опишет или не опишет нехитрую манипуляцию с нитроцезином. В конце концов то, что он делает, незаконно. Подвергать себя опыту с опасным веществом непозволительно, размышляет Максим Максимович.

И еще он размышляет над моральным правом ученого распоряжаться собой. Примеров в науке Гордеев знает сколько угодно: профессор В. А. Штоль в Цюрихе исследовал на себе препарат LSD, американский врач Смит ввел в кровь яд кураре; Григорий Минх, Илья Ильич « Мечников привили себе возвратный тиф… Иногда опыты оканчивались удачно, иногда трагически. Есть риск и здесь, в опыте с нитроцезином. Но ведь в прошлый раз с ним, с Гордеевым, ничего плохого не случилось. Сердце? — вспоминает он, так оно болело у него раньше, болит сейчас. Обычная болезнь, успокаивает себя ученый. Нитроцезин здесь ни при чем. Сны — это другое дело. Надо понять, откуда они. Виновен ли в их появлении нитроцезин. Если причина в нем, — открывается новая область исследований. Какой ученый устоит перед обещающей перспективой? Даже, если рискованно и он драгоценный для страны академик? Даже, если у академика больное сердце?.. И еще раз, в конце концов — на опыт он идет добровольно.

За этими размышлениями, не замечая того, Максим Максимович склоняет голову на стол, на скрещенные руки, уходит в забытье.

Очнулся он от множества голосов:

— Хула! Хула! — слышалось рядом. И вдали повторялось: — Хула!

Секунду он еще боролся со сном, но вблизи, прямо в ухо ему крикнули:

— Гали!

Это было его имя, и он вскочил на ноги.

Перед ним горел синий просвет — выход из пещеры.

Туда бежали люди и, на мгновенье высветившись на солнце, пропадали в сиянье дня.

— Хула! — кричали уже снаружи.

Гали, он же Гордеев, понял, о чем кричат, и ринулся из пещеры.