Андрей Дай - Орден для поводыря

Тем не менее происходящее сейчас на рынке алкоголя порядком никак не назовешь. Каждый творит что хочет. Стандарта на сырье, на качество очистки и крепость готового продукта не существует. Акциз берется с ведра спиртсодержащей жидкости по девять с четвертью копеек с градуса по металлическому спиртометру. И все. Водку только называют хлебным вином. На самом деле варят ее кто во что горазд и из чего попало – от опилок до лесных ягод.

По-хорошему, не дело губернатора пытаться навести порядок в этом сверхприбыльном бизнесе. Но хоть что-то сделать в этом направлении нужно. Хотя бы уже потому, что к востоку от Томска располагалась огромная часть страны, нуждающаяся в дешевых и качественных сибирских продуктах. И это я еще о Монголии с Китаем не говорю! И когда по железной дороге в Красноярск отправится первый хлебный эшелон, господа винокуры и виноторговцы станут мне врагом номер один. Ибо цены на их сырье немедленно подпрыгнут.

Сейчас, несмотря на нахальство этого Лавицкого, вмешиваться в устоявшуюся структуру мне еще рано. Но иметь вменяемого и, главное, управляемого чиновника на месте надзирателя я должен уже к началу строительства чугунки.

Кроме того, прекрасно представляю себе размеры откатов спиртоваров собирающим акцизы господам. Если один Исаевский завод производит в год свыше полумиллиона ведер хлебного вина, то даже по копейке с ведра – пять тысяч рублей. А таких винокуров в одном Томске семеро. В карманы инспекторов падают огромные по нынешним временам суммы, а мне, понимаешь, заводы строить не на что! Так что нужен человек, готовый поделиться неправедно нажитыми деньгами.

Что бы этакое придумать, чтобы и этого Иосифа Михалыча «взлохматить» на долю малую? Ну или хотя бы отобрать у него векселя преставившегося Еремея Бибикова? Очень уж перспективный господин этот Цибульский! Давно следовало присмотреться к золотопромышленникам и выбрать кого-нибудь понадежнее. Были, помнится, на карте стратегических резервов несколько золотоносных районов в труднодоступных местах Алтая. В том мире их разработку блокировали экологи. Там, едрешкин корень, Алтайский биосферный заповедник находился. При промывке золотого песка в двадцать первом веке массу всевозможных вредных для природы веществ применяли. Кислоты, ртуть… О перекореженных драгами сибирских реках Гринпис полгода по всем телеканалам выл. Это сейчас в работе все больше руки артельщиков и окружающей среде ничто не угрожает. Скорее наоборот. На Алтае, как оказалось, и тигры водятся с медведями, не говоря уж о полудиких кочевниках, совсем не обрадованных вторжением русских на свои земли.

Тем не менее золото там есть, и его немало. Мне бы хватило. Только кому попало давать в руки это богатство не хотелось.

Эх! Столько дел накопилось, а я в Барнауле ерундой маюсь.

– Что-то еще? – тяжело вздохнув, поинтересовался я у подозрительно веселого Михаила. – И чему ты, господин поручик, все время радуешься?

– Простите, ваше превосходительство. Просто…

– Что «просто»?

– Я рад, что вы вернулись, Герман Густавович. Теперь снова что-то начнет происходить.

– Гм… – поперхнулся я чаем. – Тебе мало этих погорелых горных чинов?

– Да уж, – легко согласился секретарь. – От господина майора из Томска пришла депеша, что шестого августа пожары также охватили Тюмень. Огнем уничтожена вся заречная половина города. А четырнадцатого вспыхнуло в Сузуне. Сильно поврежден монетный двор, сгорели дотла гауптвахта и заводоуправление. Томского мещанина, пытавшегося в ночь на пятнадцатое августа запалить губернский суд в Томске, сторожа насмерть забили палками. Отдельные возгорания девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого отмечены в Колывани, Мариинске и Кузнецке. Киприян Фаустипович Кретковский усматривает в этом распространившемся поветрии признаки всесибирского злого умысла…

Я так смеялся, что даже слезы выступили.

– Фу-ух, прости Господи, – наконец отдышался я. – Вот дурость-то где… всесибирская… Хи-хи… Господин майор не усматривает в этом… поветрии летнюю засуху и отвратительнейшее состояние пожарных служб?

– Не могу знать, ваше превосходительство, – нейтрально отговорился Карбышев. – Известие пришло лишь позавчера, с большой почтой.

– О!

Пробуя высчитать время реакции царской семьи на мои… попытки изменить историю, я установил для себя срок – двадцатые числа сентября. Начиналось двадцать шестое, а меня никто не трогал и ничего от меня не хотел. Кроме местечковой суеты, конечно. И только сейчас до меня дошло, в чем, собственно, дело!

Но сначала я должен объяснить, как именно работает почта в Российской империи и почему письма от Петербурга до Томска добираются гораздо быстрее путешествующих тем же маршрутом людей. А главное, почему в Барнаул корреспонденция приходит с существенным опозданием.

Итак, вы – житель столицы – запечатали конверт, наклеили марки и отнесли свое послание на почту. Писари сверили адрес с перечнем населенных мест империи, проверили достаточность оплаты, проставили штемпель и сунули письмо в мешок. Как только поклажа на нужное направление наберет определенный вес, ее положат в первую же повозку к извозчику. И он не имеет права отказаться, если намерен пользоваться перекладными почтовыми лошадьми.

На следующей станции, пока первый кучер отдыхает и меняет коней, мешок добавят к грузу того, кто уже трогается. И так далее, пока запечатанная пломбами поклажа не доберется до окружной станции. Там пломбы вскроют, добавят местные письма, отделят те, что требуется раздать адресатам в данном округе, и отправят дальше. Зимой по санному пути письмо будет передвигаться не медленнее чем триста верст в сутки. Летом – двести. Весной и осенью в распутицу – сто – сто пятьдесят. При самом отвратительном состоянии дорог от Санкт-Петербурга до Томска ваше письмо доберется не позднее чем на шестнадцатый день. Вот так-то! Теперь сравните со сроками доставки посланий почты России начала двадцать первого века…

Предназначенную для горной столицы Алтая корреспонденцию отделяют от всей массы в Каинске. Потом она пересылается в Колывань, где ждет, пока не наберется нужная масса. И лишь после этого едет в Барнаул. Бывает, особенно в неспешную летнюю пору, алтайский мешок и по неделе лежит без движения. Зато единовременно приходит сразу много всего. И газет с журналами, и писем с посылками. Большая почта, короче.

– Для меня… – Голос обзавелся предательской хрипотцой, и мне пришлось прокашляться, чтобы взять себя в руки и продолжить: – Для меня что-либо в почте есть?

– Да, конечно, Герман Густавович. Вот. Я посчитал нужным отделить обычные прошения и доносы. Остальное – вот.