Кристофер Прист - Опрокинутый мир

— Город не может остановиться, — заявил я.

— Вот-вот! Ты уже стал частью системы. Всегда одно и то же, всегда это тусклое, сухое заявление, и никто даже не пытается взглянуть на вещи шире. Город должен перемещаться, Город должен перемещаться… Почему? Разве движение может быть аксиомой?

— Это аксиома, Виктория. Мне известно, что будет, если Город остановится.

— И что же такое будет?

— Город будет разрушен, и мы все погибнем.

— А чем ты это докажешь?

— Ничем. Но мне известно, что это так.

— Убеждена, что ты заблуждаешься, — ответила Виктория. — И не я одна. Буквально вчера и позавчера я слышала, и не раз, как о том же говорили другие. Люди умеют думать сами, без подсказки. Они побывали за Городом, осмотрелись вокруг. Мы жили бы в мире и покое, если бы не риск, который мы навлекаем на себя сами.

— Но послушай, — вставил я, — зачем нам рассуждать о таких общих проблемах? Я хотел поговорить о нас с тобой.

— Одно вытекает от другого. То, что случилось с нами, неразрывно связано с обычаям Города. Не будь ты гильдиером, мы с тобой могли бы ладить и по сей день.

— Как ты думаешь, есть еще хоть какая-нибудь надежда?..

— А ты бы хотел?

— Не уверен, — честно признался я.

— Это попросту немыслимо. Для меня, по крайней мере. Я не могу примирить свои убеждения с твоим образом мыслей. Мы ведь пробовали, но система разъединила нас. И кроме того, я теперь живу с…

— Что-что, а это я знаю.

Она бросила на меня пристальный взгляд, и в ее глазах, как в зеркале, я увидел всю глубину пропасти, что пролегла между нами.

— Ты во что-нибудь веришь, Гельвард?

— Прежде всего в то, что система гильдий, при всех ее недостатках, в основе своей разумна.

— И ты хочешь, чтобы мы снова жили вместе? Жили наперекор тому, что наши убеждения исключают друг друга? Из этого просто ничего не получится.

Да, мы действительно изменились — не она одна, а мы оба. Она была права: гадать, что могло бы произойти при каких-то иных обстоятельствах, не имело смысла. И не было способа наладить наши отношения.

Но я все равно предпринял еще одну попытку, силясь объяснить ей, что для меня все случилось слишком внезапно, подыскивая магические слова, которые хоть отчасти вернули бы нам былое взаимное влечение. По правде говоря, Виктория не осталась равнодушной к моим стараниям, и все же мы, вероятно, пришли к одинаковым выводам, хоть и с противоположных сторон. После разговора с ней мне стало легче, и когда я расстался с бывшей женой и поднялся наверх в кабинет разведчиков, то понял, что последняя из мучивших меня проблем разрешена к обоюдному удовлетворению.

9

На следующий день я отправился на разведку на север в паре с Блейном, и этот день знаменовал собой начало длительного периода в истории Города, вернувшего нам всем уверенность в своей безопасности и вместе с тем внесшего в нашу жизнь коренные перемены.

Я наблюдал за этим процессом как бы в замедленной съемке: мое собственное восприятие времени искажалось частыми отлучками на север. По опыту я установил, что милях в двадцати на север от оптимума мой день равен всего-навсего часу городского времени. Но до поры я старался следить за развитием событий в Городе, посещая все заседания Совета навигаторов, на какие только успевал.

Размеренность городской жизни — основная ее отличительная черта, поразившая меня, едва я вышел из яслей, — восстановилась быстрее всяких ожиданий. Туземцы на нас больше не нападали, хотя один из стражников, посланных в разведку, был захвачен ими в плен и убит. Вскоре после этого руководители гильдии стражников оповестили, что противник рассеялся и последние группы «мартышек» разбрелись по своим деревням. Правда, военное положение сохранялось еще долгое время, а точнее сказать, никогда уже не отменялось официально, но мало-помалу гильдиеры, мобилизованные в стражу, стали возвращаться к своей основной работе.

Как я узнал еще на том, первом для меня заседании Совета, принципы движения Города были изменены. Движенцы сумели преодолеть начальные неполадки и с помощью хитроумной системы сменных канатов перевели Город на режим непрерывного перемещения. В конце концов, одна десятая мили в день — не бог весть какое большое расстояние, и спустя недолгий срок Город очутился на точке оптимума.

Это, в свою очередь, повлекло за собой небывалую свободу выбора дальнейших маршрутов. Стало возможным обходить препятствия, отклоняясь от строго северного направления, если надо, на многие мили в сторону.

К тому же рельеф был в общем и целом выгодным для нас. Как и следовало из докладов, представленных мной и другими разведчиками, местность постепенно понижалась, встречные уклоны попадались все реже. Правда, частенько приходилось пересекать реки — в этом районе их было больше, чем хотелось бы навигаторам, — и мостостроители не сидели без дела. Но, поскольку Город вышел на точку оптимума и при желании мог перемещаться быстрее, чем двигалась почва, оставалось довольно времени и на то, чтобы принять наилучшее решение, и на то, чтобы возвести прочный мост.

Хоть и не без колебаний, Город вернулся к практике меновой торговли. Меновщики сделали выводы из печального опыта прошлого и вели переговоры скрупулезно, как никогда ранее. За наемный труд — нужда в нем все же не отпала — Город платил с подкупающей щедростью и старался как можно дольше не выменивать новых женщин.

Регулярно посещая заседания Совета, я был хорошо осведомлен обо всем. Семнадцать переселенных женщин, что остались с нами после первых атак, по-прежнему не выражали ни малейшего желания вернуться домой. Но мальчики среди новорожденных по-прежнему преобладали, и многие гильдиеры настаивали на «притоке свежей крови». Как, почему возникало неравенство в распределении полов, никто не ведал, однако факты — упрямая вещь. За последние несколько миль разрешились от бремени три женщины из семнадцати, и все трое новорожденных оказались мальчиками. Высказывалась догадка, что вероятность появления на свет мужского потомства прямо пропорциональна времени, проведенному переселенками в стенах Города. И опять-таки никто не понимал почему.

По недавним данным среди детей младшего возраста — до ста пятидесяти миль — насчитывалось семьдесят шесть мальчиков и только четырнадцать девочек. Диспропорция неуклонно возрастала, прибавилось и приверженцев «теории свежей крови», и наконец меновщики получили приказ вступить в переговоры со старейшинами попутных поселений.

Именно этот приказ и оказался лакмусовой бумажкой, выявившим необратимость происшедших в Городе перемен. Политика «открытых дверей» неизбежно повела к тому, что разрешение посещать заседания Совета в качестве зрителей было распространено и на негильдиеров, и не произошло и часа после голосования, как распоряжение набрать новых переселенок стало известно всем и каждому и послышались голоса протеста. Тем не менее Совет оставил распоряжение в силе.