Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

— Зачем?

— Да ведь сам же Катергам так говорит! Он говорит, что мир должен принадлежать или им, или нам. Третьего исхода нет. Катергам теперь отказался от мысли избивать нас. Он хочет, чтобы мы прожили нашу жизнь где-нибудь подальше и затем умерли один за другим, не оставив потомства. Тогда маленькие людишки истребят всю гигантскую растительность и всех гигантских животных, выжгут всякие следы Пищи и отделаются от гигантов навсегда. Тогда мир вновь будет принадлежать им. Тогда они спокойно станут наслаждаться своей пигмейской жизнью, оказывая друг другу пигмейские услуги и учиняя пигмейские жестокости. Тогда им удастся, может быть, осуществить все свои мечты: прекратить войны, ограничить размножение рода человеческого и засесть в одном всемирном городе, занимаясь пигмейскими делишками, наслаждаясь пигмейским искусством, любуясь друг на друга до тех пор, пока вся планета не замерзнет.

Где-то в углу ямы с резким шумом упал железный лист.

— Братья! Я знаю, что нам делать! — произнес знакомый Редвуду голос, и при свете случайно упавшего на толпу луча старый профессор увидал, что все юношеские лица гигантов обернулись к его сыну.

— Делать Пищу очень легко, — продолжал последний, — мы наделаем ее для всего света.

— И что ж дальше?

— Нас меньше пятидесяти, а их миллионы.

— Но ведь мы еще держимся.

— Да, пока!

— Возможно, что и еще продержимся.

— Так-то так, но подумайте, чего это будет стоить. Сколько народу погибнет!

— Что же думать о погибших, — воскликнул кто-то, — подумайте лучше о будущих поколениях!

— Братья! — начал опять молодой Редвуд. — Что же нам остается делать? Что нам делать, если не драться с ними, а победив, заставить их есть Пищу? Они теперь уже не могут избежать своей участи. Предположите, что это возможно! Предположите, что мы заглушим свои инстинкты, задушим нашу силу и наши способности, откажемся от всего, что дала нам судьба, — от всего, что ты, отец, дал нам, — и молча, покорно унесем свою мощь в могилу, превратившись в ничто, как будто нас никогда и не было. Что же, разве пигмейский мир останется таким, каким он был до нас? Они могут, конечно, бороться с гигантизмом, но могут ли они победить? Если бы они даже всех нас перебили, что тогда? Спасло бы их это? Никоим образом! Потому что великое не только в нас, оно повсюду: оно в Пище и даже в самой сущности природы, в законах ее существования и развития, во времени и в пространстве. Расти, расти бесконечно — вот в чем состоит закон жизни! Я не знаю другого.

— А любить своих ближних и помогать им?

— Это тоже значит расти… если только мы не будем помогать своим ближним оставаться маленькими и ничтожными.

— Но ведь они будут отчаянно сопротивляться нашим попыткам заставить их расти, — сказал кто-то.

— Ну, что ж из этого? — возразил другой.

— Они будут сопротивляться в любом случае, — начал опять молодой Редвуд, — откажемся ли мы принять их условия, или нет, они во всяком случае будут стараться истребить нас. И лучше, если они будут делать это открыто, путем войны. Мир между нами может быть только неискренний, причем они рано или поздно нападут на нас врасплох. Нет, братья, не обманывайтесь: так или иначе они добьются своего. Война началась, и кончиться она может только полной победой одной из сторон. Если у нас не хватит предусмотрительности, то мы окажемся в их руках простым оружием против наших собственных детей, против великого дела, к которому судьбою призваны. Война еще только начинается. Вся наша жизнь должна быть сплошной битвой. Многие из нас погибнут, многие будут убиты. Победа даром не дается и будет нам стоить дорого. Но ничего! Лишь бы только сохранить свою позицию. Лишь бы только оставить после себя новое воинство, постоянно растущее и обеспечивающее окончательную победу!

— А теперь что же делать?

— И теперь, и после мы должны распространять Пищу, насытить ею весь мир!

— Надо же дать им какой-нибудь ответ, предложить условия со своей стороны.

— Наши условия — свобода производства и распространения Пищи. Никаких компромиссов между пигмеями и гигантами не может быть. Или те, или другие! Какое право имеют родители заслонять от своих детей свет и требовать, чтобы дети не превышали их своими размерами? Так ли я говорю, братья?

Толпа гигантов ответила одобрительным ропотом.

— И для их детей это выгоднее, — сказал чей-то голос из мрака, — станут, по крайней мере, настоящими людьми.

— Да и для родителей не худо сделаться родоначальниками новой расы, — подкрепил другой.

— Но ведь в следующем поколении все-таки будут и гиганты, и пигмеи, — сказал старик Редвуд, глядя на своего сына.

— Не только в следующем, но и еще во многих. И пигмеи будут нападать на гигантов, и гиганты будут теснить пигмеев. Так должно быть, отец!

— Значит, постоянная битва.

— Бесконечная война. Бесконечное недоразумение. Вся жизнь такова. Маленькое и великое никогда не поймут друг друга. Но в каждом человеке, отец, живет стремление к величию, только и ждущее благоприятных условий для своего развития, то есть Пищи.

— Так, значит, я вернусь к Катергаму и скажу ему…

— Нет, отец, ты останешься с нами, а ответ наш уже к утру дойдет до Катергама.

— Он пойдет на приступ.

— Пускай, — отвечал молодой Редвуд.

— Пора приниматься за работу, — послышался чей-то голос, и гиганты стали расходиться.

Кузнецы вновь принялись за свое дело, и ритмический стук их молотов послужил как бы музыкальным аккомпанементом к только что разработанной гигантской теме. Раскаленный металл светился ярче, чем прежде, и давал Редвуду возможность подробно рассмотреть обстановку импровизированной крепости с различными боевыми машинами, готовыми к действию. В стороне от них и на более высоком уровне стоял дом Коссаров. Около него виднелись величественные и прекрасные фигуры молодых гигантов в блестящих кольчугах, которые готовились к бою.

Фигуры эти были до такой степени могучи и грандиозны, движения их так решительны и свободны, что сердце старого профессора на минуту согрелось.

Среди гигантов был и его сын, и первая из гигантских женщин — принцесса.

Тогда в уме его, в виде контраста, возникло воспоминание о Бенсингтоне — маленьком, деликатном Бенсингтоне, стоящем с цыпленком в руках и смотрящем из-под очков на раздраженную кузину Джен.

Вспомнилось ему также его собственное настроение в те дни, когда жена не пускала его в детскую и когда тайные мечты о будущем казались ему самому непозволительными для скромного ученого.