Анастасия Галатенко - Нф-100: Адам в Аду

-- Бладхаунд! -- обрадовался Хозяин, когда Бладхаунд возник перед ним с подношением. -- Опять чьи-то мозги потерял?

-- Почти угадали, -- сказал Бладхаунд.

-- С теми-то, старыми, что сделал?

-- Продал. Я к вам приезжал, за помощь благодарил. Помните?

Хозяин аккуратно налил стакан и хитро прищурился:

-- Хорошо, сталбыть, благодарил, раз не помню. Чего надо-то?

Ыгдымбек опустил старенькую "шкоду" рядом с побитой "маздой" и вопросительно посмотрел на Бладхаунда.

-- Развернуть немного, -- Бладхаунд сверился с фотографией. -- Поближе поставь. Да, так. А эту раму передвинуть.

-- Рама алюминиевая, -- сказал Ыгдымбек тихо. Это были его первые слова, услышанные Бладхаундом.

Бладхаунд посмотрел на него.

-- А на фотографии -- пластик, -- объяснил Ыгдымбек. -- Я знаю, я такие ставил.

-- Это неважно, -- ответил Бладхаунд.

Ыгдымбек кивнул.

-- Спасибо, -- сказал Бладхаунд. -- Езжай домой. Сюда возвращайся к семи утра. К этому времени я управлюсь.

Ыгдымбек снова кивнул, задребезжал автовозом и уехал.

Бладхаунд посмотрел на дело рук своих. На пустыре красовалась баррикада, точь-в-точь как та, на которой когда-то оказался застрелен Разумовский. Одинокий фонарь освещал груду разнообразного хлама -- четыре автомобиля, среди которых и серая Бладхаундова "Тойота", беспорядочно стояли перед нагромождением оконных рам и мебели.

Аудиозапись готова.

Осталось ждать.

Бладхаунд отошел к дереву на краю пустыря. Отсюда было прекрасно видно всю инсталляцию.

Ничего не происходило. Бладхаунд усомнился в том, что Разумовский говорил серьезно. А может, струсил. Или забыл. С неба посыпалась крупа.

Бладхаунд ждал.

Часа через два после полуночи Бладхаунд заметил тень и услышал легкий хруст снега. Осторожно он двинулся следом. Разумовский шел прямо к баррикаде. Вот он встал, схватился за голову, потряс ею, словно боролся с наваждением.

-- Бладхаунд! -- закричал он. -- Сука! Где ты?

Бладхаунд включил аудиозапись и по всему пустырю раздался усиленный мегафоном голос, замолчавший шесть лет назад:

-- Выходите по одному! Вас не тронут, если вы не станете оказывать сопротивление!

-- Черта с два! -- закричал Разумовский. Он подбежал к нагромождению хлама и ловко вскарабкался наверх. Нейрокристалл вел его по накатанной дорожке памяти. -- Мы станем оказывать сопротивление, потому что все, что вы говорите -- ложь! Ложь, что моих людей отпустят с миром! Ложь, что бессмертие будет отменено! Оно останется для паршивых правительственных сук! А я требую его для всех!

-- Спуститесь, и мы начнем переговоры. Мы не хотим применять силу.

-- Силу? -- Разумовский захохотал. -- Да попробуйте только применить силу! Давайте, убейте нас, безоружных, на глазах у всего мира, вы все равно...

Разумовский не закончил пламенной речи и упал Бладхаунду на руки. Выждав положенную паузу и так и не услышав продолжения, холодный голос из прошлого прогремел:

-- Мы открываем огонь!

Раздался звук выстрела. Бладхаунд выключил запись, стащил тяжелое тело с баррикады, уложил поудобнее и вскрыл череп. Не удержавшись, прошипел: "Дерьмо!" и закусил губу.

Серый с алыми прожилками нейрокристалл не был нейрокристаллом Разумовского.

-- Опять среди ночи, -- недовольно сказал Майк, пропуская Бладхаунда в квартиру. Из полуприкрытой двери доносилась музыка и слышались женские голоса.

-- Я тебе плачу чтобы иметь возможность приходить сюда в любое время.

-- Да это понятно, -- ответил Майк.

Он заглянул в комнату, крикнул: "Эй, девчонки, не начинайте без меня!", проводил Бладхаунда на кухню. Смахнул со стола остатки ужина и водрузил на него терминал.

Бладхаунд достал нейрокристалл и блок памяти.

Майк присвистнул. Взял кристалл, взвесил на ладони.

-- Что с ним делать-то?

-- Из памяти последние три дня -- вытереть. Только сначала выудить кое-какую информацию .

Майк вздохнул.

-- Девочки могут начинать. Тут работы на всю ночь.

23. Кривцов

Кривцову не нравилось происходящее. Его надежды на тихую жизнь, плавно и закономерно переходящую в тихое бессмертие, таяли с каждой минутой.

С Левченко всегда было так. Стоило ему появиться, как все начинало кипеть и бурлить. Обычно его проекты приносили Кривцову сплошь выгоды, но теперь Кривцов ясно понимал -- они по разные стороны баррикады. Левченко был бессмертным, Кривцов -- смертным, Левченко был мертвым, Кривцов -- живым. Впрочем, они всегда были удивительно разными. Даже странно, что дружили.

Да и было ли, в самом деле, это дружбой? Левченко бросил Кривцова в самый ответственный для него момент. Не поддержал. Предал. Кривцов был обижен.

Думал ли он, что Левченко вернется? Разумеется, он не мог не думать об этом. Но каждый раз, в представлении Кривцова, Левченко возвращался с повинной, признавая свои ошибки и давая Кривцову шанс.

А теперь Левченко явился, чтобы отнять то, что еще осталось у Кривцова -- его надежду. Надежду на то, что его обязательно прошьют. Кристалл его достаточно хорош -- не зря же он столько лет изучал закономерности в окраске кристаллов. Люди, в большинстве своем не желающие видеть ничего, кроме денег, не смогут уничтожить такую дорогую вещь. Нет, они будут жаждать ее, сражаться за нее на аукционах и, конечно же, хранить. Столько, сколько потребуется. А потом Кривцов вернется. Не в этом тщедушном теле, низеньком, с кривыми ногами и гнилыми зубами, зависимом от никотина, не способном прожить без воды и пищи. И не в этом мире, ограниченном, с кривыми домами и гнилыми людьми, зависимом от власти, авторитетов и денег. В совершенном мире, населенном совершенными людьми. Теми, кто заслужил бессмертие.

Кривцов не питал иллюзий насчет планов Левченко. Тот достаточно ясно выразился в своем заявлении. А Сашка обычно добивается своего. Нейрокристаллизация будет запрещена.

Ну или возможно будет запрещена.

Кривцов проговорил эту фразу со словом "возможно" и без него, и решил, что любой вариант заставляет его нервничать.

Разговор Левченко с Молодцовым мало что прояснил для Кривцова. После дежурного обмена приветствиями Молодцов сказал, что хотел бы поговорить с Левченко наедине. Кривцова выставили вон, словно родители -- дошкольника. Кривцов обиделся. Но это мало что меняло.

Кривцов решил прогуляться по институту, и тут же заметил, как тут все изменилось. К нему приставили робота на искусственном нейрокристалле -- маленького и старого, у которого плохо работали динамики и оттого понять его было невозможно. Кривцов усмехнулся -- на науку всегда жалели денег. Робот, однако, не пускал его дальше Молодцовского предбанника.

-- Ваши права доступа ограничены, -- твердил он.

-- Я Вениамин Кривцов! Я, я здесь пять лет проработал, не разгибая спины!