Андрей Николаев - Таро Бафомета

На небольшой поляне полыхал костер, двое мужчин, развалившись возле огня, вели неспешный разговор, изредка подбрасывая в пламя валежник. Вокруг костра вились мошки. Невдалеке в землю был вкопан столб, возле которого лежали вязанки хвороста. Корсаков попытался разобрать слова. Говорили не по-русски, в этом он мог поклясться. Конечно, в Подмосковье наехало много рабочих из Молдавии, из Закавказья и Средней Азии. Беженцы основали в лесах целые поселки, но язык, на котором говорили у костра, был явно европейский. Может, это был украинский? Если мужики - приезжие с Западной Украины, то их диалект даже в "самостийной и незалежной" мало кто понимает. Корсакову послышалось знакомое слово. Где-то он слышал его совсем недавно и теперь мучительно пытался вспомнить, что оно значило и в каком контексте прозвучало.

Тем временем до него донесся соблазнительный запах жареного мяса - над костром, нанизанная, как на шампур на ветку, висела тушка какого-то животного. Скорее всего кролика, но может и кошки - если мужчины возле костра бомжи, то желудки у них неприхотливые. Одни из них приподнялся, присел возле огня на корточки. Пламя осветило его лицо, почти до глаз заросшее бородой. Волосы на голове были заплетены в косички: две спускались с висков, одна змеилась с затылка вдоль шеи. Густые брови нависали над глазницами, почти скрывая блеск глубоко запавших глаз. Не только прическа показалась Корсакову неестественной - одежда была не менее необычна что для беженца из стран бывшего Советского Союза, что для бомжа: на мужчине были широкие бесформенные штаны неопределенного цвета, то ли рубашка, то ли нижнее белье с завязками у горла и жилетка. Она-то больше всего и поразила Игоря: короткая, едва доходящая до пояса, она была явно меховая, впрочем, мех в большинстве вытерся, остались клочья шерсти, торчащие жалкими островками среди засаленной кожи. Словом, одежда больше подходила каким-нибудь гуцульским пастухам, а не подмосковным бродяжкам. Сейчас на любой свалке можно найти ношеный китайский пуховик, драные джинсы, стоптанные кроссовки, но, впрочем, кому в чем удобно, тот так и наряжается.

Мужчина, тем временем, перевернул тушку другим боком к огню, поднял с земли какой-то мешок, повозился с ним, развязывая и, подняв над головой, припал к нему. Мешок оказался бурдюком. Корсаков отчетливо слышал, как мужчина гулко глотает его содержимое. Передав бурдюк приятелю, мужчина вытер бороду рукавом, рыгнул и снова прилег, опершись на локоть и уставившись на огонь. Костюм второго мало чем отличался от одежды первого, разве что жилет был менее вытерт, а сам мужчина казался постарше - лицо его прорезали морщины, а волосы , завязанные в пучок на затылке, пестрели седыми прядями.

Корсаков осторожно отполз назад. Что, собственно, он теряет? Мужики должны знать дорогу до деревни, а больше ему ничего не нужно. Даже на тушку неизвестного зверя он претендовать не будет - доберется до Воскобойникова, а уж там с голоду помереть не дадут. Да, пожалуй, этих опасаться не стоит. Он поднялся на ноги и уже собрался выйти к костру, когда услышал приближающиеся голоса.

На поляну вышли еще двое бомжей. Один из них явно был женщиной длинная обтрепанная юбка открывала грязные босые ноги, на плечах, поверх серой безразмерной блузы, висел обтрепанный платок. Волосы, кое-как подвязанные в пучок, были черные, блестящие, словно она их смазала маслом или жиром. Женщина несла холщовый мешок. Ее спутник, небольшого роста мужчина с бритым лицом, одетый приблизительно так же, как и лежавшие возле костра, опирался на длинный посох. Он был, видимо, самым старшим - лицо его будто сплошь состояло из морщин, спина была согнута, будто он нес на плечах непомерную тяжесть. Из-за спины торчала рукоять топора. "Видно в деревне сперли, - решил Корсаков".

Женщина что-то сказала высоким визгливым голосом и вывалила из мешка две краюхи хлеба. На промысел ходили, понял Корсаков. Понятно: двое разводят огонь, ловят живность, а другие побираются по деревням, а если не удается выпросить что-нибудь - просто крадут.

Женщина ткнула пальцем тушку зверька над костром, седой прикрикнул на нее и она опустилась на землю, кутаясь в платок. Все понятно - знай свое место, шалава. Обычно таким вот побирушкам остаются объедки, и то, если жратвы много, а уж отрабатывать приходиться на совесть: пользуют их по старшинству, или в очередь - это уж как заведено в обществе.

Старик пробормотал что-то, обращаясь к седому, тот пожал плечами. Корсаков навострил уши, все еще пытаясь понять, о чем разговор. Что знакомое послышалось ему: кажется, упоминали церковь, но на каком языке, оставалось загадкой. Ответ вертелся где-то рядом, ускользая, как обмылок из мокрых рук. Кроме реставрируемой церкви, Корсаков в округе не приметил ни одной, стало быть мужики говорили именно о ней.

"Чего гадать, - подумал Корсаков, - сейчас все разъясним". Он поднялся с земли, отряхнулся, стараясь придать себе более приличный вид, хотя встречали здесь явно не по одежке.

Седой снял с костра ветку со зверьком и принялся быстрыми движениями рвать тушку, бросая куски на расстеленный мешок из-под хлеба. Заросший до глаз мужик разломал краюху, взялся за бурдюк и тут Корсаков шагнул на поляну, придал лицу озабоченное выражение и сделал пару шагов к костру.

-- Вечер добрый, мужики. Хлеб да соль. Вот, заблудился в ваших местах, дорогу не покажете?

Сидевшие вокруг костра замерли, будто он застал их не за едой, а за дележом награбленного. Немая сцена длилась недолго.

Женщина вытянула в направлении Корсакова руку и, тыча в него пальцем, закричала, срываясь на визг. Мужики проворно вскочили на ноги, седой метнулся за костер, подхватил что-то с земли и стал заходить сбоку. В руках у него было нечто вроде пики, но вместо острия на древко была насажена зазубренная коса. Заросший мужик подхватил с земли узловатую дубину, старик ловко вырвал из-за спины топор. Таких топоров Корсакову видеть еще не доводилось: лезвие было полукруглое, на обухе торчал толстый, немного изогнутый шип.

Женщина опять закричала, подхватила с земли посох и швырнула его в Корсакова, как копье. Игорь подставил руку. Посох ударил его в предплечье, он автоматически перехватил его, ощутив под пальцами гладкую, словно отполированную поверхность. Он вдруг понял, на каком языке кричала женщина и похолодел: сказка продолжалась. Он правильно разобрал, о чем шла речь в разговоре у костра - о церкви. И сказано это было по-французски: Le temple. Теперь он понял, что кричала женщина, указывая на него:

-- Le Templier!

-- ...твою в три господа бога, в душу мать, - только и смог пробормотать Корсаков.

Мужчины обходили его с трех сторон, женщина выхватила из костра головню и, приплясывая за их спинами, вопила, брызгая слюной: