Артем Абрамов - Место покоя Моего

Сказал он так, и мысли у него были девственно чисты; ничего постороннего Иоанн в них услышать не мог.

— Хорошо, — согласился Иоанн, — я еще подожду.

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 6

ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 24 год от Р.Х., месяц Таммуз

(Продолжение)

В так называемые покои, выделенные ему во дворце, Петр вернулся без приключений. Никого не встретил сам, и — надеялся! — никто, им не замеченный, его не засек. Да если б и засек: почему бы это благородному римлянину не прогуляться по прекрасному саду?..

Вообще-то лучше бы ему прогуляться не по саду, а до Нижнего города, до «конспиративной квартиры», то есть до дома с тайм-капсулой в подполе, переодеться в нечто более шикарное, золотишка на себя понавесить потяжелее. Но — некогда. Время к трем пополудни подошло, вот-вот начнется третья молитва, а после нее за Петром придет давешний толстячок и поведет на гульбище. Белая лацерна — вполне официальная для оного гульбища одежда, особенно — для середины жаркого дня, а массивный золотой рубчатый обруч с пятью подвесками, перехватывающий правый бицепс Петра, — скромное, но достаточное для серьезного мужа украшение.

Непривычно кроткий Иоанн, настойчиво торчащий в каменном колодце, — ведь вполне вылезти можно, хоть пройтись туда-сюда, ноги размять! — не шел из головы. Вернуться? Уйти вместе?.. Уж столько отступлений от канонических текстов совершено! Одним больше — кто считает?.. Но одно дело вылечить Иуду, который наделе оказался воином-зилотом, о его профессии-происхождении можно впоследствии потихонечку забыть, а совсем другое — легализовать Крестителя, который живым остаться никак не может. А зная преотлично его бурный и неугомонный характер, Петр был уверен, что, пользуясь исторической терминологией, «лечь на дно», то есть полностью отстраниться от действий, Иоанн не захочет и не сможет. Для него — уж лучше умереть.

Да и надо бы посмотреть, как празднование дня рождения тетрарха пройдет. Вдруг что-то опять не по канону будет, не тай; как у Марка и Матфея описано…

Петр попил вина, съел яблоко, с удовольствием помылся теплой розовой — с плавающими поверх лепестками! — водичкой, попробовал благовония — из красного стеклянного, явно римского происхождения, флакона, а тут и толстячок объявился.

Сообщил почтительно:

— Время, господин. Гости уже собираются. Тетрарх просит вас к себе.

— Я готов, — сказал Петр.

Площадь между северным и южным дворцами явно ожила с тех пор, как Петр вернулся от Иоанна. Гости валом валили на праздник, толпились в колоннадах, среди них сновали юркие слуги, разнося напитки и сладости. Этакий местный аперитив. Преобладали либо чисто-белые, либо назойливо яркие цвета, много золота на туниках — в виде шитья, много золота и драгоценных камней — на шеях, на пальцах рук, на запястьях, на женских прическах, сделанных часто по римской моде: локоны, косы, валики.

Толстяк провел Петра прямо во дворец, где тоже было людно, только публика здесь была явно побогаче и познатнее.

Антипа сидел на том же кресле, что и при знакомстве с Петром, увидел его, махнул рукой, приглашая подойти.

Петр склонился перед тетрархом малость пониже, чем утром, не жалко, пусть двор оценит отношение Рима к правителю Галилеи.

Как двор — Петр не понял, но Антипа оценил.

— Слушайте все! — зычно провозгласил он, голос у него был вполне командирский. — Сегодня в нашем гейхале почетный и приятный нам гость высокородный римский патриций Вителлий…

Он повысил Петра в ранге, тот не называл себя патрицием, и в рекомендательном письме действительно патриция Максимилиана о том — ни слова. Но логика проста: если уж патриций кого рекомендует, так только патриция, и можно ли осудить именинника за легкое тщеславие? Впрочем, и Петру — невредно…

Гости приняли сообщение к сведению, великого волнения Петр не заметил, чему втайне порадовался. При всех театрально-публичных составляющих своей профессии, он светиться не любил. С кем надо будет — сам познакомится.

А Антипа не отставал.

Кто-то из слуг подал Петру большой кубок зеленого матового стекла, налил в него вина.

— Выпьем, римлянин. — Антипа тянул к нему свой кубок. В историческом образовании Петра обнаружился пробел: он не ведал, как в Иудее поздравляют с днем рождения, какие произносят тосты. Однако решил, что стандартный набор пожеланий еще никому никогда не вредил. И не удивит, кстати.

— Твое здоровье, — сказал. Петр. — Удачи тебе в управлении твоими землями, умножения богатств, любви женщин, спокойствия в народе.

— Хорошо сказал! — оценил Антипа и залпом выпил кубок. Петр не отстал. Он не боялся опьянения, легко умел уходить от него, а вот обвинение в неуважении к хозяину — как так не допил за здоровье?! — было бы сейчас для него лишним.

Вино оказалось легким и прохладным, а на вкус — явно лучше тех вин, что попадались ему в странствиях по стране. Тонкий, быстро уходящий — вино-то молодое — след послевкусия требовал повторения дегустации, и Петр шарил глазами в поисках слуги…

— Тебе понравилось? — Голос пришел сзади, нежданно, и Петр мгновенно повернулся, застигнутый врасплох. Очень он этого не любил! Но повернулся и застыл этакою женою Лота. Сравнение из Торы было здесь вполне уместным.

Перед Петром стояла Иродиада, он ее, конечно, сразу узнал. А она его — не могла. Во-первых, вряд ли она запомнила хоть кого-то, кроме Иоанна, — тогда, у реки. Во-вторых, даже если и запомнила, то Петра, а не Вителлия: вместе с одеждой Петр изменил и внешность — волосы, цвет глаз, форма губ… Мелочи, легкая и привычная работа, а эффект — стопроцентный. Тыщу раз проверено.

Петр узнал Иродиаду, но не мог не отметить с изумлением: это была она и-не она. Честное слово, она владела своей внешностью не хуже Петра. В долину Иордана пришла яркая, уверенная в себе и своей броской красоте женщина, пришла царица, и все в ней тогда было пышным, жарким, броским — царским. Как там у классика: «от гребенок до ног». А сейчас перед римлянином Вителлием стояла юная и нежная красавица — тонкая, воздушная, пастельная. Стиль «арт-нуво», которому до рождения — две тысячи лет без малого. На ней почти не было драгоценностей только тонкий золотой обруч на распущенных, чуть волнистых длинных — до пояса волосах да грозди тоже тончайших золотых браслетов на запястьях. Длинная и широкая, волочащаяся по земле туника, ничем не подпоясанная, была практически прозрачна, разве что чуть зафильтрована голубым цветом ткани, и почти не скрывала небольшую, но отменной формы грудь словно бы и нерожавшей женщины: недавняя римская мода, безумно дорогая знаменитая коийская ткань, даже для Рима это было — на грани приличий, а уж для Иудеи…