Иван Быков - Бюро Вечных Услуг

– Саади? – с пониманием темы уточнил Дионис.

– Саади! – все еще экзальтированно подтвердил Индрин.

– Не бывает злых жен, – заметил Нестор. – Нужно искать причину злости. А причина злости – в непонимании.

– Вот-вот, – поддержал малыш Дионис, – о чем я и говорю.

– А женщина не сможет понять, – змей отполз от стола, где ранее находилась шахматная доска. Теперь доски не было. Осталась только вечно не пустеющая бутылка вина, хотя Глеб Сигурдович пил без остановки: когда его уста не были заняты разговором, они были заняты вином. Бог на руках мраморного Гермеса проследил за направлением змеиного взгляда и снова залился смехом.

– Какие шахматы? – звенел бог-малыш. – В Древней Греции не играли в шахматы. У нас играли в кости. И азартно играли, доложу я вам.

– Женщина не сможет понять, – повторил змей. – Это то, что политики называют двойными стандартами. Пола два и, соответственно, набора жизненных стандартов – тоже два. Все вопросы с виноградной лозой, с воспитанием детей, с количеством увлечений и половых актов на стороне – все эти вопросы мужчины решают из своей системы координат, а женщины – из своей. И вся история нашей Взвеси – это попытка двух полов перетащить друг друга в собственную плоскость мировосприятия. Ведь гармония наступает лишь тогда, когда мужчина и женщина в семье живут по одним законам, на вещи смотрят под одним углом. Когда все вводные на выходе дают один и тот же результат.

– Когда муж и жена – одна сатана! – радостно заключил Дионис. Потом виновато посмотрел на собеседников и добавил:

– Что я могу сделать? Жена не рифмуется ни с Аидом, ни с Тартаром. Даже Плутон не подходит. Пришлось использовать иврит.

– Сатана на иврите – противник, оппонент, так сказать, – уточнил для публики доцент Индрин. – Может быть, даже научный оппонент. Кто же тогда консультант на этой вселенской защите диссертации?

53

– Кстати, вся история Взвеси совсем в ином, – заметил Индрин, и Нестор весьма удивился его осведомленности: в иллюзорной реальности Бытия люди непосвященные уникальное понятие «Взвесь» обозначали совершенно иными терминами. Видимо, реальность бордовой комнаты имела свои законы. В конце концов, Индрин в этой комнате – риши, больше чем просто мудрец, а значит, всегда действует заново, не черпая информацию из недр Тамаса-памяти, а создавая новые информативные потоки, априори верные, поскольку рождены они из кристального источника. Старые и пыльные мысли – не для риши.

– Вся история любой Взвеси, – невозмутимо продолжал Индрин, не догадываясь о размышлениях Нестора, – это история погони за бессмертием, и никак иначе.

– В точку! – восторжествовал Дионис. – Все религии мира давно это просекли и поят народы…

– Опиумом! – вспомнил Нестор незабвенных Ильфа и Петрова.

Малыш Дионис посмотрел на Нестора настороженно, но потом расслабился и продолжил:

– Поят амритой, сомой, амброзией, нектаром. Только не так, как поят вас, Нагов, а в метафорическом смысле: вот, вроде, есть, а вот, вроде, нет. За неимением бессмертия реального человечество довольствуется обещаниями бессмертия утраченного.

– Древние боги поступали так же? – Глеб Сигурдович задал провокационный вопрос.

– Не могу знать, – развел ручонками Дионис. – Я бог молодой, из последних эшелонов. В мое время бессмертия никто не обещал. Герои его могли получить за особые заслуги. Некоторых воплощали в звездном варианте. Ну, как и семь медведей-риши. Земля была одна, одни правила.

– И язык был один, – Нестор свежо помнил разговор с Соней-Справедливостью и чтение отрывка о Вавилонском столпотворении.

– Кто сказал? – встрепенулся доцент Индрин.

– Ну, как же? – удивился змей Нестор. – Как вы, лингвисты, называете? Праиндоевропейская языковая семья?

– Что за макрокомпаративистская ересь? – насупился Индрин. – Кто привил Вам эту ностратическую, борейскую заразу? Педерсен? Старостин? Андреев? Иллич-Свитыч?

– Но что не так? – не сдавался Нестор. – Любой историк скажет, что большие народы поглощают малые, «учат» их своему языку. Но это более поздние процессы. А если представить, что был некогда один народ, который взял да и распался на множество малых?

– Понятно, – успокоился Индрин. – Мифов начитались. А вот в том, что большие народы учат своим языкам, тут я спорить не буду. Только говорить нужно не «большие народы», а «наглые, а потому сильные народы».

– Обоснуйте, – Нестор понял, что разговор вошел в нужное русло. Малыш Дионис пока не вмешивался, а лишь переводил пытливые глазенки с одного собеседника на другого. Кифары в его руках больше не было, а держал он, крепко сжимая всей маленькой ладошкой, за тонкую ножку хрустальный бокал с красным вином. Вино в детских руках смотрелось диковато, но Нестор заставил себя сделать сноску на божественную суть и специализацию малыша.

– Да, пожалуйста! – Индрин был на коне, он чувствовал, как в стоячий пруд его диссертационной темы вливается полноводная река новых подходов и методов. Он взлетел над адаптивными стратегиями семантических полей, пусть даже самых обобщенных. Корреляции и ретрансляции теперь лежали совсем в иных высотах. Он пытался объять необъятное, и, что самое удивительное, у него получалось. Он отталкивался от Несторовых слов и изобретал свои, новые, наполненные жгучим, как перец, глубоким содержанием. – Вот вы же, насколько я понимаю, не новичок в исторических науках?

– Верно понимаете, – кивнул амарантовый змей тяжелым капюшоном.

– Вот кто прошелся тяжелым утюгом по территории, которую нынче принято называть Европой? Европой-то, кстати, назвали с их подачи, – Индрин повел рукой в сторону мраморного Гермеса и ожившего Диониса. Малыш гордо заелозил по бордовой кошме и высоко задрал носик.

– Многие проходились, – были бы плечи – пожал бы ими змей. – Римляне, вандалы, гунны, викинги, монголо-татары, а до них и другие волны из Азии, и позднее…

– Не надо позднее, – остановил Глеб Сигурдович. – А до них кто населял эти благодатные земли?

– Кельты, в основном, – сказал Нестор. – Они, в свою очередь, берут начало в гальштаттской и латенской археологических культурах – это где-то первое тысячелетие до нашей эры.

– «Нашей эры», – по-доброму передразнил Индрин. – А их эра, – снова жест в сторону древнегреческих богов, – не наша? Кто решил, где наше, а где не наше? С ностратическими языками – та же колбаса. От латинского «nostrаtis» – наш. А до этих «ностратисов» жили себе – не тужили языки «не наши»: палеобалканские, те же кельтские, пиктские, каледонские, лигурские. Лузитане жили и кантабры, галльские народы-языки, наконец! А сколько народов славянских из Ямной, протокурганной, трипольской культур?!