Джон Уиндем - Куколки

Она еще раз качнула головой, словно до сих пор не могла до конца поверить в это, а потом обратилась ко мне:

— Ей еще предстоит многому учиться, но мы дадим ей лучших учителей, и когда-нибудь настанет день, когда она сама станет учить их.

Она присела на сделанную из веток и шкур постель Софи. Откинутый белый капюшон обрамлял прекрасное лицо точно нимб. Внимательно по очереди рассмотрев каждого из нас, она удовлетворенно кивнула:

— Помогая друг другу, вы продвинулись довольно далеко, но скоро вы поймете, что мы можем научить вас большему. — Она взяла за руку Петру. — Итак, раз собирать вещей вам не надо, у вас их нет, нас здесь ничего больше не держит. В путь!

— В Вэкнак? — спросил Майкл.

Поскольку прозвучало это как утверждение, а не как вопрос, она, начав было подниматься, замерла и озадаченно посмотрела на него.

— Там осталась Рэчель, — объяснил он.

Зеландка задумалась:

— Я не уверена… Подождите минутку, — и пустилась в переговоры с кем-то на борту корабля с такой быстротой и на таком уровне, что я почти ничего не мог разобрать. Наконец она огорченно покачала головой: — Этого я и боялась. К великому сожалению, мы не сможем захватить ее.

— Но ведь это не займет много времени. Расстояние не настолько велико… для вашей машины, — настаивал Майкл.

Она снова покачала головой и повторила:

— Мне очень жаль. Конечно, мы бы слетали за ней, если бы это было возможно, но это техническая проблема. Видите ли, путешествие наше продлилось дольше, чем мы рассчитывали. На пути попадались такие страшные участки, которые мы не решались пересечь даже на большой высоте, нам пришлось облетать их кругом. Кроме того, события здесь развивались так, что от нас потребовалась гораздо большая скорость, чем мы предполагали. — Она замолкла, явно размышляя о том, не слишком ли сложно ее объяснение для таких дикарей, как мы, и продолжила: — Машина использует топливо. Чем больше топлива она несет в себе, тем дальше и тем быстрее она может лететь, а сейчас топлива у нас осталось только-только долететь назад, и то если мы будем очень экономны. Если мы полетим в Вэкнак, совершим еще одну посадку и взлет и попытаемся увезти четверых вдобавок к Петре, мы израсходуем топливо до того, как прилетим домой. А это означает, что мы просто упадем в море и утонем. Без риска мы едва-едва можем захватить с собой вас троих; четверых плюс дополнительную посадку нам не осилить.

Наступило молчание: мы оценивали положение. Разъяснив нам все это, она замерла в неподвижности, сидя на постели и обхватив колени руками, и терпеливо, с сочувствием ждала, чтобы мы смирились с такой ситуацией.

В наступившей тишине особенно жутко было ощущать царившее вокруг нас безмолвие. Не раздавалось ни единого звука, не чувствовалось никакого движения. Даже листья на деревьях не могли шелохнуться. Внезапный ужас осознания происшедшего вылился в тревожный вопрос Розалинды:

— Они не… они все… мертвы? Я не поняла, я думала…

— Да, — коротко ответила зеландка. — Они все мертвы. Пластиковые нити, высыхая, сжимаются. Человек, который старается их сбросить, запутывается в них и быстро теряет сознание. Этот способ милосерднее ваших стрел и копий.

Розалинда содрогнулась. Я, наверное, тоже. Все это как-то обескураживало, было в этом что-то совершенно непохожее на роковой исход единоборства человека с человеком, на смерть, добытую в обычном сражении. И отношение самой зеландки озадачивало нас, потому что в нем не сквозила ни холодная жестокость, ни малейшая жалость: только некоторое неудовольствие, как при исполнении обязанности не очень приятной, но неизбежной и ничем не примечательной. Она уловила наше смущение и неодобрительно покачала головой.

— Убивать любое существо неприятно, — согласилась она, — но притворяться, что можно прожить без этого, — значит обманывать самих себя. На столе у нас должно быть мясо, некоторым овощам нельзя давать цвести, каким-то семенам лучше не давать прорасти, определенные виды микробов должны быть принесены в жертву нашим жизненным потребностям. В этой необходимости нет ничего возмутительного или постыдного, это просто часть круговорота гигантского колеса предусмотрительной природы. Точно так же, как мы поддерживаем таким образом свою жизнь, мы должны оберегать свой вид против других видов, которые стремятся нас уничтожить. В противном случае мы погубим то, что досталось нам в дар.

Несчастные жители Зарослей по независящим от них причинам оказались приговорены к нищете и отчаянию — у них не было будущего. А что касается тех, кто вынес этот приговор… Их путь тоже известен. Знаете ли вы, что на земле уже были владыки жизни? Слышали вы когда-нибудь о гигантских ящерах? Когда кончилось их время, они погибли.

Когда-нибудь придет и наш час, и мы должны будем уступить место новому. Весьма вероятно, что мы тоже будем бороться с неизбежным так же, как боролись эти осколки мира Прежних Людей. Мы будем изо всех сил стремиться вогнать обратно в землю то, что прорастает из нее, потому что измена своему виду всегда выглядит преступлением. Мы заставим это новое доказать свою жизнеспособность, а когда оно сделает это, уйдем. Точно так же, как сейчас уходят эти. Из верности их виду они не могут быть снисходительны к развитию нашего, а мы, из верности самим себе, не должны быть снисходительны к тем, кто нам мешает и угрожает. Если этот процесс ужасает вас, это означает, что вы не смогли бы выстоять в борьбе с ними и, зная, кто вы, не сумели бы понять смысла этой разницы в породе. Ваше сознание находится в плену родственных уз и затуманено воспитанием: вы до сих пор считаете их почти такими же, как вы. Поэтому вы так потрясены. Поэтому вы ставите себя по отношению к ним в невыгодное положение, ведь они-то в себе уверены. Они всегда настороже, всегда готовы всем скопом защищать свое общество, свой вид. Они ясно представляют себе, что для того, чтобы выжить, им надо беречь себя не только от вырождения, но и от более серьезной угрозы: от породы, превосходящей их.

Мы действительно превосходим их, а ведь мы еще только в начале пути. Мы способны думать сообща и понимать друг друга так, как им и не снилось, мы учимся использовать наш объединенный разум для решения возникающих задач. Кто знает, где предел нашему продвижению вперед. Мы не заперты в самих себе, как в камерах-одиночках, когда общаться можно лишь с помощью маловыразительных слов. Мы понимаем друг друга настолько, что нам не нужны законы, в которых человек уподобляется стандартному кирпичу. Никогда мы не вообразим себе такую глупость, будто мы можем стать равными и одинаковыми, как штампованные монеты. Мы не пытаемся механически установить для всех единые рамки поведения, мы не подчиняемся догмам и не учим Бога, как он должен был устроить мир. Главное для живущего — жизнь, главное в жизни — перемена, перемена — это движение, мы находимся внутри этого движения.