Кир Булычев - Старый год

Вот это важнее.

– А точнее?

– Точнее не помню.

– А кто донес?

– Молодой человек! – вдруг взъярилась крольчиха – даже показала два верхних резца. – Почему я должна вам докладывать, и я не рассматриваю доносов...

В это время она продолжала перебирать карточки в картотеке. Замерла, замолчала и начала перебирать вновь.

– Странно, – сказала она, – нет его карточки. А там был адрес и телефон. Он где-то под Москвой жил.

Так мы и ушли, потеряв последнюю ниточку, оборвавшуюся по нашей же вине.

Часть III

ЛЮСЯ ТИХОНОВА

Люся как будто спала, но слышала многое из того, что говорили вокруг.

Она понимала, что ее везут в Музыкальный детский театр и оттуда – к императору.

Ей было жалко себя, очень жалко, потому что она уже не вернется домой и никогда... никогда!

Дорога в тот мир была бесконечной, но длина ее была относительной – каждая минута в отдельности была долгой – надо медленно считать до шестидесяти. Но минуты быстро складывались в горку.

Люсю вели, поддерживая под руки. От того, кто шел справа, противно пахло мужскими духами.

Левый мужчина был немыт и болен. Мужчины разговаривали, но Люсе было непонятно о чем. Словно это был близкий вроде польского, но совершенно неразборчивый язык.

Они торопили Люсю, заставляли переставлять ноги, и Люся с неосознанной хитростью поджимала ноги, и им приходилось ее тащить.

Потом они оказались в Музыкальном театре, за кулисами, это она шкурой почувствовала. Надо было позвать Егора, чтобы он помог, ну хотя бы милицию позвал, но языка у Люси не было – ни глаз, ни языка...

На нее пахнуло нутряным холодом тамошнего мира. Он был близок, и никто не хотел помочь ей, всем было не важно – провалится ли она туда навсегда или вырвется. Она пыталась вырваться сама, кто-то дал ей подзатыльник, другой человек выругался.

– Она здесь! – ответил кто-то на вопрос. Вопрос был не слышен, но слова «она здесь» относились к Люсе.

«Нет, – она хотела их обмануть, – я не Люся, я случайно там оказалась». И тут она ухнула в глубокую яму, хотя знала, что это не яма, а туннель... Потом ей захотелось спать.

Она только-только успела заснуть, как ее стали будить.

– Вставай, девочка, – говорил знакомый и вовсе не злой голос. Наверное, говорил Леонид Моисеевич, который не желает ей зла. По крайней мере, он не вымер, как... изношенный стул? Так надо говорить. Ничего, скоро придет Егор, Егор обязательно придет, потому что он все знает. – Придется везти ее на телеге, – сказал Леонид Моисеевич. – Я же не знаю, что за наркотик вы ей дали.

– Мы подождем немного, – произнес глубокий голос Кюхельбекера.

Надо бы с ним поздороваться.

Кто-то засмеялся утробно и монотонно. Кто?

Люся понимала, что приходит в себя – она уже слышала и понимала все, что говорилось вокруг, оставалось лишь открыть глаза и подняться, но не было сил.

– Черт его знает, – произнес незнакомый голос – его владельца Люська чуяла по запаху – больной и нечистый. Он пришел сюда вместе с ней. – Мне не сказали, что там ей вкатили. Какую-то тряпку он ей к носу прижал. Это Пронькина надо спросить.

– Ваш Пронькин далеко, – ответил Кюхельбекер. – Леонид Моисеевич, а нет ли у вас банального нашатыря?

– Нет, Вилли, он весь выдохся, – сказал доктор. Люся обрадовалась, что угадала правильно.

– Зачем вы ее сюда привезли? – спросила молодая женщина. – За что? Разве она вам сделала что-то дурное?

– Это плата за вход, – сказал Кюхельбекер. – Такие подарки дарят всем в этом государстве.

– Я не понимаю, почему вы сейчас шутите. Вы загубили жизнь человеку. Ну что плохого она сделала?

– Законы морали, одинаково порочные во всем мире, у нас здесь отрицательно обнажены, – сказал доктор.

Люся не поняла его. Тот, кто был болен, склонился к ней (запах сразу усилился) и два раза ударил по щекам.

– Постыдитесь, молодой человек! – воскликнул Леонид Моисеевич.

Люся открыла глаза – ей совсем не хотелось, чтобы ее били по щекам.

Над ней наклонился – никогда не поверишь, если не знаешь, – сам Веня Малкин, почти ее кумир.

Нельзя сказать, что он ее главный кумир, Веня Малкин – кумир подростков, так сказать, тинейджер стар. Но еще года два назад Люся отдала бы все, чтобы такой человек дотронулся до ее щеки.

– Ну вот, – сказал Веня Малкин, – притворялась, сука.

Люся постаралась вскочить – это слово обидело ее куда больше, чем если бы оно вырвалось у матери или материного сожителя, на дворе, на улице, – но не может же Веня Малкин, нежный, ласковый, широкоглазый, сказать такое слово!

Но Веня уже выпрямился и отошел.

И слава богу – исчез запах тления, исходящий от него.

Леонид Моисеевич помог ей сесть. За кулисами было полутемно, горела лишь керосиновая лампа, стоявшая на сцене. Но Люся сразу всех увидела и всех узнала – она как бы вышла из такой беспросветной тьмы, что даже полумрак театра казался почти днем.

Леонид Моисеевич совсем не изменился, да и как он мог измениться? Только халат другой – видно, за шесть лет тот халат он износил. А костюм под халатом и рубашка те же, совсем не износились.

Кюхельбекер стоял за его спиной и чуть улыбался.

– Добро пожаловать, – сказал он, – с нескорым возвращением. Если бы я не знал, кого ждать, я бы тебя никогда не узнал. Ты стала настоящей красавицей. Мы должны отдать должное проницательности императора.

Голос его поднялся, стал громким, но никто не поддержал его.

Справа стояла инвалидная коляска, в ней сидел, склонив голову набок, и дремал дебил – он тоже не изменился. И девушка (как ее звали? Соня? Откуда она это помнит? Конечно же, Соня) держалась за спинку кресла.

– Спасибо, – сказала Люся.

– Ну что вы, зачем вы так, – совсем смутилась Соня. Соня Рабинова.

«Ну вот, я и вернулась! Господи, ну почему я такая несчастная!»

– Почему? – спросила она у доктора. Доктор ответит, если сможет. – За что меня утащили?

– Император, – сказал Леонид Моисеевич, – помнишь, император сказал, что будет тебя ждать.

– Но вы же знаете, что для меня это...

– Не надо, – прервал ее Кюхельбекер. – Не надо, хотя бы потому, что всем одинаково тоскливо. С тобой нам будет веселее. Вот и звезда у нас есть. Обзаводимся интересной молодежью.

Веня Малкин стоял чуть в стороне, сунув пальцы за пояс джинсов.

– А он почему здесь?

– Так надо, – сказал Веня. – Ну что, поехали?

Он был в возбужденном, нетерпеливом состоянии, как человек, решившийся на рискованный поступок и теперь осознавший, что пути назад нет.

Люся видела, как он смотрел на гладкую поверхность кулисы, и понимала, что именно там, в том месте была дверь в ее мир.

– Тогда поехали, – сказал Кюхельбекер, – нас ждут. Зачем нам стоять в этом месте?