Ирина Дедюхова - Армагеддон №3
— Хелня все это, Ленка! Сяс писалка ведь не кловью, а селнилами писать станет. А селнила к ней, знаес, сколька стоят? Всей твоей плокулолской залплаты не хватит! Иди к пеське, сяй глется ставь!
Через час они сидели вдвоем на крошечной кухне Лены. Лена была уже не в кителе, а во вполне гражданском сатиновом халате. Она с удовольствием смотрела на чисто вымытого Василия Еремеевича, укутанного в ее махровый банный халат. Над газовой плитой были развешаны портянки, огромная тельняшка, кальсоны и стеганые ватные штаны. От них поднимался такой же белесый парок, как давеча из щегольского паркера, потому что для увеличения скорости просушки Лена включила небольшой газ на двух комфорках. Унты были засунуты между стеной и едва теплой батареей. Застиранный местами пиджак чукчи сушился на спинке стула.
Сам спаситель, не торопясь, намазывал толстый слой масла на круг вареной колбасы и улыбался беззубым ртом, радуясь щедрому куску. Лена решила завтра же отвести его к подруге-стоматологу, чтобы он смог есть и более грубую пищу. Потом она с ужасом глядела, как это же масло Василий Еремеевич, тяжело вздохнув, полной ложкой бухнул в стакан с чаем.
— Совсем ты, Ленка, салавой зивес! — назидательно проговорил он, тщательно размешивая масло столовой ложкой в чае. — Дазе зила никакого нет, стобы в сяй насыпать! Как зена у Веньки с толгасом снюхалась, когда он в Сесьне осивался, так слазу зе надо было птисей-сяйкой на музика кидаться! Сему вас в сколке усили? Не глупая влоде баба… Тебе ведь для сястья футбольные команды не нузны, плавда?
Лена согласно кивала головой. С умиленным, размягченным сердцем она подумала: "Действительно, какого черта?"
— Ой! Лусе его сёдни не поминай! — испуганно вскинулся на нее Василий Еремеевич, давясь колбасой с маслом. — Лусе о холосем думай! Сего ты здёс, понять не могу, Ленка! Планетянина здёс? Так у нас тут не Амелика, планетяне не летают. У нас тут кайло из-за угла, сколее, прилелеть мозет. Смотли, как все у тебя холосо: песька — есть, вода есть, на плолубь безать не надо! Тляпки на окнах дазе есть! Подстилка на полу есть! И пол делевянный! Сколько тебе тут детей мозно с Венькой наделать — подумать стласно, Ленка!
Почти до утра Лена, подперев осовевшую физиономию рукой, слушала пояснения преступных склонностей так называемых «олигархов» к нефтяным промыслам на основе древних чукотских преданий. Оказывается, их земля когда-то столкнулась с черной звездой. На самом деле, это было тело очень сильного демона, которого целую вечность не могли победить все боги, объединенные в могучее войско. Они решили пожертвовать землей с населявшими ее людьми, другого выхода у этих богов уже не было. Иначе было много хуже. Для всех. Но земля оказалась намного крепче, чем предполагали ее боги и покровители. Черная звезда, ударившись о землю, разбилась на несколько частей, убив мятежного демона, не причинив видимого вреда самой земле. А надо заметить, что земля, с мифологической точки зрения, представляла собой вполне живую и боеспособную единицу. Титаническим трудом их планета замела следы преступления мощными поверхностными наслоениями. И лишь сердце демона ей глубоко спрятать не удалось. То там, то здесь оно норовит пробиться на поверхность, чему всячески способствуют двое предателей, которые раньше прислуживали светлым богам звездного небосклона, но когда-то очень давно перешли на сторону взбунтовавшегося мятежника…
Однако наиболее предательской частью, пятой колонной всему этому черному делу — способствует восьмая часть души каждого человека, где с тех пор скрывается зло, принесенное с собой черной звездой. Поэтому ничего хорошего и не принесло людям освоение "нефтяных богатств". Природу загадили, реки погубили, двигаться и радоваться жизни стали меньше, пить огненной воды — гораздо больше… И все, в ком порок победил семь добрых чувств, так и норовят окончательно утопить в "черном золоте" свою совесть.
Лена слушала эту муть, но при этом почему-то с острой, профессиональной памятью, не раз выручавшей ее в ходе следственных мероприятий, вспоминала школьные пояснения, в которых нефть никак не могли отнести по происхождению к какой-либо группе природных веществ. Нефть стояла особняком даже в породах органогенного происхождения. То, что происхождение — органогенное, определить большого труда не составляло, вот только следов проживания подобной органики на земле никто так и не смог обнаружить. И абсолютно ясно она припомнила слова учителя биологии Степана Кирилловича: "До сих пор не установлены те архаические микроорганизмы, разложение которых и позволило сформироваться залежам нефти на нашей планете".
— Ага, Ленка, до сих пор! — подхватывал ее мысль чукча и развивал ее с большой долей мистики: — До сих пол, бля, не найдено такого олганизма, котолый бы, помелев, убивал все зивое воклуг. Мы с тобой, когда сдохнем, молоской и ягелем станем, а нефть, сколько под землей не лезит, она нефтью остается. И зил в ней не нас, планетянский! Как, бля, в тундле лазольется, так не то сто олганизмы, всех селвей в земле убивает! Вот, бля, следи какого богатства зивём!
Заснули они уже под утро. Василий Еремеевич наотрез отказался ложиться на диван. Позаимствовав у Лены старую кроличью шубку покойной мамы, он улегся в коридоре, свернувшись калачиком у двери.
И до самого утра Лене снилась странная черная река, норовившая вырваться из берегов и затопить все живое, и будто сам жесткий матрац подрагивал под ней в такт гудению шаманского бубна…
БЫЛ БОЕЦ — И НЕТ БОЙЦА
Накануне, до самого утра Седому снилась странная черная река, норовившая вырваться из берегов и затопить все живое…
Весь день он чувствовал непреходящую сосущую тревогу. В сущности, никакого гарнизона под его началом уже не было. Боец явно ударился в разнузданные похождения с самой Ложью, а Факельщик все больше мрачнел и замыкался в себе. Хотя какой уж там Факельщик из уткнувшейся в подушку женщины, едва сдерживающей рыдания? Никакой…
Во второй половине дня, прислушавшись к себе, он понял, что разговор об этом между Наталией Семеновной и Ямщиковым уже состоялся, но время еще есть. Почти в одиннадцать вечера, преодолевая внутреннюю неловкость и полностью отдавая отчет человеческой, суетной частью натуры, что лезет явно не в свое дело, Седой решительно вышел из купе и направился в хвост вагона к восьмому купе. Он приоткрыл дверь и спокойно встал в проходе, намереваясь никуда не выпускать Наталию Семеновну, с которой никаких дел иметь Ямщикову было никак нельзя.
Старухи в купе не было, на ее полке только лежали спицы с длинными пушистыми носками. Седой понял, что соседка Наталии вышла в туалет. Наталия Семеновна лихорадочно собиралась на свидание с Ямщиковым. Резко пахло дорогими духами и лосьонами. Но сквозь это настойчивое амбре пробивался знакомый сладкий запашок. Женщина так торопилась, что даже не обратила внимание на присутствие Седого.
— Вы куда-то собрались, Наталия Семеновна? — спросил он ее тихо, шагнув в купе и задвигая за собой дверь.
— А это не вашего ума дело, товарищ! Сидите в своем драгоценном первом купе и нюхайте свежий воздух! Я к вам не лезу! — резко ответила женщина, оборачиваясь к нему.
— Значит так. К Ямщикову ты не пойдешь, если живой остаться хочешь. Нельзя ему сейчас с тобою, — так же тихо прошипел ей Седой.
— Что вы такое говорите! Как вам не стыдно, в самом деле! — вспыхнула Наталия Семеновна.
— Про стыд ты оставь, бедным подашь! К нам за просто так в купе никто не садился, тут только сопоставить кто и зачем… Значит, после замужества ты ни разу столкнуться с Ямщиковым не удосужилась. А в самое ненужное время вдруг всплываешь, в обратную жизнь тянешь…
— Какую-то ахинею вы несете, товарищ! В тамбур выйти подышать нельзя! — почти игриво, но с некоторой настороженностью в голосе произнесла Наталия.
— Я тебя сейчас… Нет, иди! Иди, как хозяева твои задумали… Мне плевать. Только, если ты действительно от них, то ты должна знать и кто я! И про то, что я могу, ты тоже должна знать! Обещаю, удовольствия получишь в том тамбуре сейчас на все сто!
Седой стоял в проеме купе, не двигаясь, так и не снимая темных очков. Женщина вдруг поникла лицом и заплакала.
— А если вы знаете моих хозяев, вы должны понимать, что я ничего не могу, ничего! — сквозь рыдания произнесла Наталия Семеновна. — Вы хоть подумали, каково мне всем этим заниматься? Я говорила Вильгельму Бенедиктовичу, что не могу! Но даже не представляла, насколько это все тяжело морально… Ведь эта сука старая меня поедом ест! Со свету сживает! Вот какое дело ей, с кем я романы кручу? Как Гриша уходит, она до утра меня истязает! И деться некуда! "Как ты можешь сироту горькую обижать? Ведь сразу видно, что ты — такая, а Мариша — не такая! Мариша — детдомовская, а ты ее единственной опоры в жизни лишаешь! А знаешь, какая ты?" — довольно похоже передразнила Серафиму Ивановну Наталия.
