Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Жанна долго размышляла о смерти своей хозяйки. Разумеется, она поверила словам священника, отпустившего мадам Лагард все грехи, когда тело ее погребали в освященной земле деревенского кладбища, и все-таки мысль о тополях не давала ей покоя. Мысль эта наложила отпечаток тревоги на последнюю пору ее жизни, начавшуюся, когда Марсель вновь обосновался в родительском доме со своей женой Элен и тремя их маленькими детьми. Жанне, прежде занимавшей комнату Клеманс наверху, пришлось вернуться в холодную каморку на первом этаже. Впрочем, ее обрадовала возможность ходить за новым поколением детей, особенно за младенчиком, которого она качала на колене, напевая стишки, рожденные бог весть в какой сельской глуши, чтобы неведомо как осесть в голове Жанны.

Из событий своей жизни она никаких выводов не делала, однако каждое сказывалось на ее представлениях о мире. Клеманс и Марсель показали ей, что люди меняются, а не остаются на протяжении жизни все теми же. Мадам Лагард научила тому, что меняться способен не каждый. Сиротский приют, молочная ферма и месье Лагард навели на мысль, что по-настоящему в счет идет только удача.

Марсель был ласков с ней, платил за работу, которую она исполняла, хоть Жанна уже слишком постарела и измучилась, чтобы трудиться помногу. Зрение ее ослабло, и шить она больше не могла, ей только и осталось, что мести полы да присматривать за детьми, когда их родители отлучались из дома. Она все еще молилась по утрам и по вечерам, и это единение с Богом обращалось в живейшую часть каждого ее неторопливого дня. Ночью она с головой накрывалась одеялом. К этому времени мысли покидали ее, а снов она не видела никогда.

Настал день, когда она почувствовала такую усталость, что не смогла выйти из дома и осталась сидеть у камина. Ей нравилось следить за плясавшими на поленьях язычками пламени. Всю жизнь ее зачаровывал шум, с которым огонь набрасывается на дерево и лижет его, вырезая острым лезвием жара все новые, никогда не повторяющиеся фигурки. Так она и уснула в кресле, а потом умерла.

Между приютом и молочной фермой пролегло десять лет, в которые Жанна – сначала подростком, потом молодой женщиной – работала где придется. Свою необычайную силу она приобрела, помогая мужчинам складывать в полях изгороди из камней, а в августе собирать урожай. Зимой она стучалась в двери монастырей и просила о приюте, обещая взамен мести и мыть полы. Порою аббат или мать-настоятельница проникались к ней жалостью, а порою двойные двери захлопывались перед ее носом, даже если дороги заметал снег. Она привыкла спать в надворных постройках, в подвалах, на мешках или на охапках соломы. А когда наконец наступала весна, ей снова удавалось подыскать работу на земле.

Подруг она старалась не заводить, потому что боялась любой зависимости. В одну зиму – Жанне было тогда года двадцать три – она получила работу в мужском монастыре: не в самом келейном корпусе, куда никакие женщины не допускались, а в прачечной. Другие работавшие там женщины мало чем отличались от нее, но было среди них и несколько скорбных умом. Разговоры прачки вели самые грубые, Жанна узнала из них, что люди могут вести себя совсем как скотина в поле. Мысль эта показалась ей отвратительной, зато в прачечной всегда было тепло: пар валил от воды, налитой в деревянные чаны, в которых женщины отбивали вальками белье.

Поскольку силы у Жанны хватало, ей первым делом поручили перетаскивать тяжелые котлы, – она и еще одна прачка продевали сквозь их железные ушки деревянную жердину и поднимали ее себе на плечи, точно ярмо. А после наполняли котлы водой, таская ее ведрами из колодца во дворе. Иногда за ними присматривал приветливый монах, брат Бернар. Всякий раз, что он приходил во двор, одна из девушек запевала песенку «Брат Жак», и однажды он потешил их, подхватив басом последнюю строчку – «Дин-дан-дон, дин-дан-дон», – отчего Жанна и ее товарка покатились со смеху.

Зима выдалась холодная, земля промерзла. Деревянные сабо скользили по ней, когда женщины утром шли к прачечной. Кроме визитов брата Бернара, ничто не отличало один день от другого. Скоро Жанна поймала себя на том, что ждет мгновения, когда откроется дверь прачечной. И обнаружила, что соперничает в усилиях привлечь его внимание с Матильдой, певшей теперь иначе: «Брат Бернар». Он был моложе большинства монахов – с черными вьющимися волосами, с недоумением и обидой в глазах, – как у пса, думала Жанна, слишком долго просидевшего на цепи. Он улыбался прачкам, ободрял их, но затем глаза его останавливались на какой-то неопределенной, далекой точке, как будто там было нечто такое, что увидеть мог только он.

Когда в полдень наступал перерыв, он приходил и садился у колодца, прихватывая с полок трапезной угощение – яблоки или орехи. Он рассказывал Жанне и Матильде истории из житий святых, но девушек об их прошлом никогда не расспрашивал.

Как-то раз Жанна, раздосадованная тем, что настоящего разговора никак у них не получается, неожиданно для себя самой спросила: «Почему вы подались в монахи, брат Бернар?»

Он не отошел от нее, рассердившись, не укорил, чего она побаивалась, но спокойно ответил: «Такой удел был положен мне с ранних лет».

Теперь Бернар приходил в прачечную каждый день и подолгу разговаривал с женщинами. Он рассказывал им о воскрешении Лазаря, о том, как были напитаны пять тысяч человек, и о том, как Иисус, проходя по людной улице, почувствовал, что некая сила изошла из Него, и пожелал узнать, кто коснулся Его. И тогда плачущая женщина пала перед ним на колени и призналась, что это она тронула край Его одежды, чтобы остановить «течение крови», которым страдала.

Странное выражение появилось в глазах брата Бернара, когда он повествовал об этом, и Жанна сказала себе, что он и сам обладает отчасти подобной силой – притягивать людей, излечивать их и исцелять.

Спали женщины вне стен монастыря, в старом сарае, где когда-то хранились яблоки, – там, на полу и на навесе под стропилами, куда вела приставная лесенка, был разложен для них десяток соломенных тюфяков. В ту ночь Жанна, лежа в своей соломенной постели, уверовала, что в Бернаре есть нечто от Спасителя. Она слышала его рассказы об апостолах, о том, как их послали в мир, чтобы продолжить благое дело Христово. Они были людьми избранными, исполненными Духа Святого, а один из них, святой Петр, стал в Риме папой. А значит, рассудила Жанна, и обычные люди могут нести в своей крови силу Иисуса.

Самым удивительным было в брате Бернаре то, что лишь она, Жанна, и видела в нем эту силу. Аббат обращался с ним как с ничтожным прислужником, другие монахи над братом Бернаром посмеивались. Ведать прачечной, проводить день в обществе работавших там старых кляч, сирот и слабоумных – в монастыре не было должности ниже этой. Но Жанна видела в его глазах выражение, говорившее ей, что взор Бернара способен проникать под поверхность вещей – сквозь стволы деревьев, сквозь стены – и различать за ними некий утешительный, более праведный мир.