Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

– Этот Бог Израиля – он истинный? – как-то спросила Жанна.

– То есть?

– Он же не настоящий Бог, верно? Не наш.

– Думаю, подразумевается, что это Он и есть, – сказал Марсель. – Но до того, как породил сына.

– Нашего Спасителя?

– Да.

– Не понимаю.

– Да и никто толком не понимает. Мы же не знаем, как устроен наш разум или почему мы живем. Оттого людям и необходима вера.

– Я знаю, как устроен мой разум, – заявила Жанна.

– По-настоящему нет. Этого даже философы не знают. Я видел на поле боя человеческий мозг, он точь-в-точь такой, как на прилавке мясника в Треньяке.

Жанна велела ему не говорить глупости.

Марсель улыбнулся:

– Когда-нибудь кто-то сумеет, наверное, понять все, каждую мелкую подробность работы наших умов – и не просто философ, а ученый.

– Да какой, о Господи, от этого будет толк? – спросила Жанна. – Это же ничего не изменит.

Впрочем, подобные разговоры случались у них нечасто. Обычно Жанна, отрываясь от шитья и бросая взгляд на лицо Марселя, думала только одно: это не Марсель, это кто-то другой. Левую сторону лица покрывала кожа, снятая со спины Марселя хирургом во время операции, делать которую тот научился, пожив в Индии. Однако Жанна думала, что человечьей кожи хирургу не хватило и он пришил – около лба, там, где росла необычайно густая щетина, – кусочек свиной. Впрочем, на шее и на щеке заплата прижилась хорошо, а вот спина заживала медленно и нуждалась в ежедневных перевязках. Жанна оказалась единственной, кто взялся выполнять эту задачу, она каждый день меняла повязки Марселю, ложившемуся для этого ничком на свою кровать. Обработав рану, присыпав ее тальком и покрыв чистой тканью, она быстро проводила ладонью по завиткам на шее молодого человека, чего, когда он был ребенком, делать не решалась. Марсель переворачивался на спину, однако в лицо ему Жанна не смотрела, потому что он не был для нее прежним человеком.

Марсель постепенно набирался сил; на душе у него светлело, когда он смотрел через гостиную на старую служанку и видел, как мало-помалу ее меняет то, что он читает. Цари Израиля, похоже, были ей отвратительны, она с нетерпением, с крестьянской злобой, вызывавшей у Марселя улыбку, ждала их падения. Давида Жанна невзлюбила сразу и нисколько не удивилась, когда тот стал похотливо поглядывать на купавшуюся голышом Вирсавию, жену Урии. Когда же Давид подстроил смерть Урии, поставив его во время сражения в первый ряд воинов, Жанна пришла в восторг – не потому, что Урия ей не нравился, но потому, что случившееся подтвердило ее невысокое мнение о Давиде. То, что читал ей Марсель о последующем приходе к Давиду пророка Нафана, Жанна слушала вполуха. Нафан рассказал царю про богатого человека, у которого было все, но он возжелал пуще всего единственную овечку, принадлежавшую бедняку. И отнял ее. Царь Давид, услышав рассказ пророка, ужаснулся. Царь явно не понял, что это притча, принял ее за правду и повелел Нафану назвать ему того человека, чтобы сурово наказать его.

Марсель взглянул на Жанну, увидел, что она не сводит с него глаз, выдержал паузу и прочитал страшный ответ Нафана: «Ты – тот человек».

Рот Жанны приоткрылся, показав почерневшие зубы. Марсель смотрел, как по лицу ее разливается заря, как на него наползает туча, как оно снова светлеет. «Он хочет сказать… овечка… жена…» Марсель молчал, но кивал, пока в голове Жанны складывался по кусочкам смысл того, что она услышала. Впервые в жизни он увидел ее не находившей слов. Еще никакой торжественной проповеди или срамному крестьянскому присловью не удавалось вымести из ее головы все мысли до единой.

Марселю приятно было увидеть, что слова книги способны тронуть даже такого упертого человека, как Жанна; а кроме того, он испытал облегчение, поскольку уже начал гадать, не один ли он настолько впечатлителен. Всего лишь днем раньше, в тишине своей комнаты он читал о гибели Саула и Ионафана в горах Гелвуйских, а после о том, как Давид оплакивал их. Тут он впервые отчетливо представил себе поле битвы и убитых там солдат. «Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! как пали сильные!»[30] – прочитал он, и большая книга начала подрагивать в его руках. В памяти ожили – впервые с такой ясностью – эскарпы Ваграма, усеянные телами людей, которых он знал. «Как пали сильные на брани! Сражен Ионафан на высотах твоих. Скорблю о тебе, брат мой Ионафан. Как пали сильные, погибло оружие бранное!»[31]

Сидя за столом своей холодной спальни, Марсель отложил книгу и сжал руками голову. Он ощутил ладонями заемную кожу своего лица, но проливать слезы мог теперь лишь правый его глаз.

Прошедшие годы нисколько не уменьшили закрепившуюся за Жанной репутацию невежды. Можно даже сказать, что репутация эта укрепилась. Школьники, расходясь по домам, мечтали застать ее в саду и прокричать: «Как называется столица Франции, Жанна?» Некий рыжий оболтус спросил однажды: «Как зовут нашего короля?» И вся орава мальчишек заулюлюкала, когда Жанна, оторвавшись от работы, выпрямилась и ответила: «Король Людовик. А то я не знаю, сопляк ты этакий!»

Это произошло лет через десять после того, как месье Лагарда хватил удар. Он прожил еще пять и в последние три года совсем не выбирался из своей полной непрочитанных философских трудов комнаты, где его обихаживала Жанна.

После смерти супруга, постигшей его в почтенном возрасте семидесяти семи лет, мадам Лагард, которая была десятью годами моложе его, как будто проснулась и засуетилась. На оставленные ей мужем деньги она накупила у мануфактурщика – в Юзерше, куда съездила, чтобы повидать Клеманс с двумя ее детьми, – новых нарядов. А вернувшись с полным сундуком покупок домой, перебралась в супружескую спальню и затеяла заново отделывать дом, наняв для этой цели молодого Фоше, сына Фоше-старшего. Жанна неодобрительно наблюдала за тем, как парень латает проржавевшие ставни, как заменяет плитки черепицы на крыше. Пищу мадам Лагард принимала теперь исключительно в гостиной, книги мужа распродала и объявила, что жизнь ее начинается заново. Однако прошло всего лишь несколько месяцев, и она исчезла. Жанна поехала дилижансом в Юссель, к работавшему там аптекарем Марселю, чтобы сообщить ему эту новость. Марсель вернулся вместе с ней в деревню, набрал из числа жителей поисковый отряд. В конце второго дня поисков они обнаружили тело мадам Лагард в реке – новое платье, сложное сооружение с кружевными нижними юбками, – запуталось в корнях одного из тополей, на которые она так часто смотрела из окна комнаты во втором этаже.

Хотя в деревне давно уже ходили разговоры о странностях и меланхолических настроениях мадам Лагард, никто не поверил всерьез, что она утопилась намеренно. Камней в карманах ее платья не было, как не было и признаков того, что смерть мадам Лагард была не несчастным случаем, какие выпадают порой на долю истерзанных горем людей, а чем-то иным.