Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
– Вот, – решил рассказать о себе Алехин. – Мою фамилию ты уже знаешь. Мне, в общем, не все можно говорить про себя… но тебе… скажу…
– Что? – Верочка даже затаила дыхание.
– Тебе трудно поверить будет, но я скажу. Понимаешь, необычная у меня профессия…
От напряжения Верочка рот открыла.
И тогда Алехин брякнул:
– Я агент!
А Верочка, дура, сама, именно сама красивой своей нежной ладошкой закрыла Алехину рот. Не надо, дескать, ни слова не говори больше, я же все понимаю, Алехин. Ты откровенный, но, наверное, давал подписку о неразглашении. Черт знает, что она в тот раз об Алехине подумала. Я ведь заметила, ты держишься не так, как все. Я видела, как свободно ты входил к начальнику телефонной связи. С моим шефом, Алехин, так свободно, как ты, никто никогда не разговаривал.
Короче, не дала Алехину говорить. А потом обиделась, почему врал.
А он не врал. Зачем ему врать? Он правда агент. Что в этом плохого? Он не первый и не последний. Зато опытный и знающий. Его очень ценят в Госстрахе. Он зарабатывает неплохо. И у него интересные клиенты. Например, пенсионер Евченко. Или крупный математик Н. По вредности пенсионер Евченко первый в мире, а научные труды математика Н. печатаются в самых развитых странах мира. В странах средне- и малоразвитых научные работы математика Н. реже печатаются, но скоро и там до них дойдут. Прогресс не стоит на месте. А Верочка, дура, как узнала, что Алехин не тайный агент, а всего лишь агент Госстраха, ударилась в слезы. Ей, наверное, было бы гораздо приятней узнать, что он, Алехин, вовсе не просто опытный, вовсе не просто ответственный знающий агент Госстраха, а самый настоящий тайный агент какой-то особенно недружественной к нам, даже враждебной страны. Тогда бы она, дура, могла страдать, могла бы мечтать о том, как спасет его. А может, сжав чувства в кулак, сдала бы его куда нужно.
А агент Госстраха…
Ну что такое агент Госстраха?
Куда сдашь простого, хотя и опытного агента Госстраха?
Подумав, Верочка определила Алехину испытательный срок. «Даю тебе месяц. Если за это время ты ни разу не соврешь, удержишься, приучишь себя к нравственной дисциплине, сам увидишь, какой интересной станет жизнь».
А что в такой жизни интересного? Как можно жить, совсем не привирая?
Но Верочка сама объяснила. «Я вот давно хочу посмотреть „Лебединое озеро“ в нашем оперном театре. Но одной идти не хочется и с подругами тоже. А вот… если ты… исправишься…» Он в первый же вечер позвонил ей по телефону: «Это я, твой последний романтик». Но она вела себя сдержанно.
3
Но кое-что в Алехине Верочка одобряла.
Он, например, читал серьезную литературу.
Верочка глубоко была уверена, что книги всяких там Стругацких и Прашкевичей, Штернов и прочих до добра никого не доведут. Какой-то «Пикник на обочине» (пьют все время, наверное), «Костры миров» (а это еще о чем?), «Записки динозавра»… Какие динозавры? Разве нормальный динозавр мог писать? Зачем ненормальные книжки нормальному человеку?
Но однажды Верочка встретила Алехина на улице.
Он нес книги в букинистический магазин. Понятно, те, которые читать не мог и не хотел. А Верочка обрадовалась: «Ой, Алехин, наконец-то ты купил серьезные книги! Ой, какой молодец! Ты даже Пришвина читаешь. Это у него все про птиц и зайчиков? Большой, трагический писатель. Ты у меня растешь, Алехин! Я тобою горжусь!»
А чего гордиться? Алехин вовсе не купил книгу Пришвина. Он, наоборот, энергично хотел от нее избавиться. Не хотел трагического про птиц и зайчиков. Лучше бы уж Пришвин писал про милицию. Но похвалу Верочки принял. И теперь часто вворачивал в разговор: «Читал я как-то у Пришвина…» Или: «Пришвин бы с этим не согласился…» Или: «А вот в третьем томе Пришвина…» У него, собственно, только третий том и был, потому он и нес его в бук, но в разговоре звучало солидно. «А вот в третьем томе Пришвина…» Верочка даже вздрагивала от волнения.
Но испытательный срок не скашивала.
4
Сказать, что Алехин прямо вот так сразу начал совсем новую, правдивую жизнь, значило бы несколько преувеличить.
Не сразу, конечно. К тому же с того дня, когда он дал Верочке это свое опрометчивое обещание, пошла ему непруха. Например, стал стесняться Алехин бегать в свою деревянную скворешню. Побежишь, а Верочка увидит и подумает: это чего он так часто бегает? А не побежишь, Верочка подумает: это как же он без всего этого обходится? В хозяйственном магазине стал стесняться ночных горшков. А потом еще демократически настроенные пикетчики стали устраивать на пустыре перед домиком Алехина шумные несанкционированные митинги. Понятно, к его деревянной скворешне выстраивалась гигантская очередь – попробуй туда попасть! Иногда Алехин думал, что Верочку огорчает вид на такую очередь к его туалету. Почему, дескать, он это позволяет? Какая распущенность!
А потом в садик Алехина, состоящий из трех деревьев, опустился самый настоящий НЛО (неопознанный летающий объект). Это не вранье. Свидетелем оказался сержант Светлаев, милиционер. Он лично видел НЛО – такой большой серебрящийся шар. Пускает яркие голубые и зеленые лучи, движется куда хочет и шипит при этом негромко, но сердито, как масло на сковороде. Правда, пока ехал милицейский патруль, вызванный сержантом Светлаевым, НЛО спугнули какие-то полуночники.
В тот день Алехина страшно утомили пикетчики и ораторы.
Особенно злобствовали бородатые иссохшие ребята из общества «Память». Их мегафоны начали матюгаться под окнами Алехина прямо с утра. «Россия, проснись! Где твоя память?» Да уж лучше склероз, чем такая «Память».
Особенно невзлюбил Алехин известного в городе оратора У.
С помощью мегафона маленький, рыжий, горластый, горбатый и мутноглазый оратор У. с редким неистовством с самого раннего утра требовал одного: срочно восстановить, срочно омолодить генофонд русской нации! Это главное, а может, и единственное, в чем прямо сейчас, с самого раннего утра, нуждается простой русский народ, замордованный всеми другими окружающими его народами! Свой собственный генофонд оратор У. нерасчетливо порастряс еще в юности по всей популяции, вот теперь и требовал неистово: «Освободим рюсских зенсин! Вернем рюсским зенсинам простого рюсского музика!» Лежа в постели, Алехин отчетливо представлял себе уютный пылающий русский очаг. А перед очагом – просторный русский топчан, застеленный русской простынкой. А на топчане в полной готовности маленький, рыжий,
