Сергей Герасимов - Часть той силы

Насчет никогда – не будь так уверен. Потом был суд и он валил все на блондинку, которая поперлась под колеса, а та оказалась стервой, как большинство красавиц. Она вопила, визжала и орала жуткие маты, обещала натравить на Ложкина неких, виртуально существующих, и притом весьма криминальных друзей. Конечно, она все валила на Ложкина, хотя и высосала в тот день достаточно бешеного сока "Лонгер", чтобы плохо контролировать себя. Как оказалось, выпила две с половиной бутылки, просто чтобы согреться. Живут же на свете такие сучки.

А месяц спустя он оказался у того же гранитного подоконника и увидел, как левый конек другой, чужой, девушки процарапал во льду ту же самую канавку, которая наполнилась водой, и понял, что девушки в коньках всегда ждут здесь кого-то, и всегда левый конек попадает на одно и то же место. И еще он понял, что жизнь его кончена, потому что Эрики больше нет…

– Ты доволен? – спросил Демон. – Ты хотел часть правды, и ты ее получил. Кстати, она уже была беременна, когда ты ее убил.

Ложкин с трудом пришел в себя. Видение было столь натуральным и столь страшным, что…

– Этого не может быть! – сказал он. – Я тебе не верю.

– Да пожалуйста, – ответил демон.

– Это было со мной? Это сделал я? Я собственными руками?

– Ты, и собственными руками.

– Но когда это случилось? Я же могу вспомнить каждый год, каждый месяц своей жизни! Но почему я до сих пор не мог вспомнить об этом?

– Да как тебе сказать, – ответил демон. – Я пока что не имею права ответить на этот вопрос. Но придет время, и ты все узнаешь. Если доживешь.

– Подожди, – сказал Ложкин. – За несколько секунд до того, как она умерла, у меня было такое странное и такое знакомое чувство, которое я не могу объяснить или передать словами. Но что-то настолько определенное…

– Ты чувствовал, как затягивался узел судьбы, – ответил демон. – Это нормально, люди всегда чувствуют такое, когда совершают что-то непоправимое. Ты чувствовал это и раньше, один раз: когда хотел выстрелить в яблоко, лежащее на голове твоего друга, а выстрелил ему точно в глаз. Теперь ты вспомнил?

– Вспомнил.

– Прости, что я рассказал тебе все это, – извинился демон. – Я не хотел говорить. Память, она ведь тонкая материя. Я был создан как существо-помощник, как личный советчик, наперсник, конфидант, в крайнем случае – врач. Я способен к пониманию и состраданию. Я ведь, в сущности, добрый демон.

45. Добрый демон…

Добрый демон торчал в голове Ложкина весь остаток ночи, пытаясь отвлечь его и утешить. Когда он говорил, это раздражало Ложкина, когда молчал, ему становилось так плохо и тоскливо, что он не знал, куда себя деть. Спать он не мог.

Впрочем, в последнее время бессонница наведывалась к нему все чаще. Около четырех утра он встал и вышел в кухню, с намерением что-нибудь выпить. Как только он включил свет, несколько мелких быстрых существ метнулись по полу и забились под столы и шкаф. Ложкин заглянул туда, в темноту, но ничего не увидел и не почувствовал ничего необычного, кроме незнакомого кисловатого запаха. Он выругался матом, что делал редко, а поднявшись, пребольно ударился затылком о раскрывшуюся дверцу подвесного шкафчика. Выругался еще раз и толкнул дверцу; та ударилась, и тонкая косая трещина блеснула по стеклу.

Напиться не удалось: в холодильнике тоскливо зеленела лишь тяжелая бутылка шампанского, поставленная туда неведомо кем и неизвестно когда. Тогда он вышел во двор и позвал Защитника, который на этот раз проводил ночь сам, озабоченный постройкой гнезда.

– Звезды-то какие! – сказал Защитник, задрав голову к небесам. – Скажите мне правду, я пришел оттуда?

– Правды на свете нет, – уверенно ответил Ложкин, – есть лишь разные варианты лжи, между которыми ты можешь выбирать или не можешь выбирать. Чаще второе. Помнится, ты говорил мне про сумасшедшую старуху, которая все время матерится и повторяет любые сказанные при ней слова.

– Говорил, а как же.

– Я собираюсь ее вылечить, и должен встретиться с ней с утра как можно раньше. У меня сегодня мало времени. Очень мало времени.

– Будет сделано. Кстати, они согласятся с удовольствием. После того, как вы вылечили бедную бабушку, все верят в то, что вы добрый колдун. Многие хотят к вам обратиться, но боятся.

– Я такой страшный? – удивился Ложкин.

– Да. Честное слово. Даже я вас иногда боюсь. Есть вокруг вас что-то черное и сильное. От вас даже собаки убегают, поджав хвост. Ни одна не лает.

– Никогда не замечал.

– Еще бы! Собак замечаешь, только когда лают. С людьми тоже самое… А вот мальчишки вас не боятся. Знаете, что они поют вам вслед? "Петушок, петушок, голубой гребешок".

– А что это значит? – не понял Ложкин.

– Это потому что вы живете без женщины. Два мужчины в доме. Нет, – поправился Защитник, – меня это не касается. Меня уж никто не назовет голубым. Давайте, я вам женщину приведу, а?

– Я ведь художник, – начал Ложкин.

– Знаю, среди художников много голубых, каждый второй.

– Нет, это неправда. Просто человек, который создает жизнь из ничего (а это и есть художник), должен где-то черпать энергию. Особенную энергию, которая совершенно не нужна другим людям. Это энергия неудовлетворенности, энергия страдания, энергия вины. Когда я был женат, мне хотелось работать и что-то создавать – ради денег, ради славы, чтобы мной кто-то гордился и кто-то меня уважал. Я работал ради этого, но это ведь неправильно. А когда женщины рядом нет, я работаю ради даже не знаю чего, не ради вечности и даже не ради искусства. Просто наступает момент, когда я не могу не создать что-то. Просто не могу. Сквозь меня действует что-то, что сильнее меня. И только это есть настоящее. Впрочем, это тяжело. Я всегда выбирал женщину, когда у меня был выбор. Выбора сейчас просто нет.

– Понятно, от неудовлетворенности и не то бывает, – сказал Защитник. – Вон Людка Прошкина себе руку утюгом пожгла, когда ее мужик бросил. И все-таки, я оттуда, – он показал на небо, – Я даже знаю, с какого кусочка неба. Когда я смотрю туда, вон туда, где две ярких звездочки, я чувствую, что был там давным-давно. Я сижу здесь на крыльце и смотрю, и думаю, представляю себе, как там ездят машины и стоят подъемные краны, а еще растет лес, но не зеленый, а розовый. И где-то там живет моя мама. Ничего, что я это все говорю?

А в шесть утра с минутами Ложкин отправился к сумасшедшей старухе. Время для старухи не имело никакого значения. Она не отличала утро от ночи или дня. Она не спала уже несколько месяцев, или, сказав то же самое другими словами, спала несколько месяцев, потому что ее состояние не было ни сном, ни бодрствованием. Ее правый глаз был полуоткрыт, а левый закрыт совершенно. Тонкие плети рук беспокойно двигались, шаря по одеялу. Она материлась в полголоса, поминая какую-то толстую Катерину, которая украла у нее шоколад и совковую лопату. В ее рту не было ни одного зуба, что, непонятно почему, придавало ее хитрому морщинистому лицу сходство с ночным горшком. Судя по вздымавшемуся горой одеялу, больная имела тело внушительной толщины, так что бледные полупрозрачные, все в мелких жилках, руки казались персонажами совсем другой истории.