Сергей Булыга - Ведьмино отродье

И замолчал. И вновь: глаза в глаза. Глаза его были без дна. Ждал. Затаившись, поджидал...

- Нет, - Рыжий встал. - Это как смерть.

- Смерть тела - да, - согласно кивнул Эн. - А мысли? А мысли живут. Значит, и я по-прежнему живой. А вот когда действительно, по-настоящему умрешь, тогда умрет и твоя мысль. Я смерти тела не боюсь, зачем мне мое тело, но смерти мысли... О! Да я... Садись, чего вскочил?

- Нет! Нет, - Рыжий попятился. - Нет, это не мое. Я думаю, Создатель...

- Создатель! - рассмеялся Эн. - И ты о нем! А кто он такой есть? Он что, Первооснова? А если не он, тогда и вообще... Что, все равно уходишь?

Рыжий кивнул. Эн помрачнел. Сказал задумчиво:

- Так... Так... - потом спросил: - Жалеть не будешь?

- Нет.

- А я бы пожалел.

И вновь глаза их встретились. Ар-р! Р-ра! Смешно! Да что он, ждет, когда ты передумаешь?!

Нет, все было намного проще - Эн резко встал и заходил по комнате, смотрел на стены, стеллажи и долго выбирал... а после взял часы обыкновенные, карманные, на бронзовой цепочке, и, протянув их Рыжему, сказал:

- Вот, отнесешь по адресу. Копченая застава, дом Дукков, бельэтаж.

- Кому?

- Там сам найдешь. Иди, - и мастер отвернулся.

Рыжий вышел.

Глава шестая

РАЗУМНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

Шел. Уступал дорогу экипажам. Шлепал по лужам. Шел... А мысль услужливо напоминала: лужа - вода - река - течение... Р-ра! Листья на воде, река и ветка над рекой, и только подтянись, схвати ее, вернись к часовщику - и вновь, как и тогда, в Лесу, перед тобой откроется Убежище, тебе будет даровано бессмертие...

И что с того? Ведь все равно мы - это просто листья; желтые, осенние. А наше время - это всегда только осень, и ветер нас несет, швыряет, втаптывает в грязь... А прочих времен года для нас просто нет. Из века в век мы все рождаемся лишь осенью, но поначалу этого - увы! - просто не замечаем, ведь осень начинается не сразу, не вдруг. Время идет, течет, бежит, и мы растем, взрослеем, думаем, что будто бы вокруг цветет весна... Но это осень, просто еще очень ранняя, и потому пока еще не холодно. В прозрачном воздухе струится паутина. Трава еще зеленая. След на росе очень отчетливый, дичь кажется непуганой. Нам хорошо, мы всем довольны, нет, мы даже счастливы! А осень себе катится и катится - быстрей, быстрей, еще быстрей. И вот она уже бежит, а вот уже мчится галопом. Бег опьяняет, бег бодрит. Бег - это и есть настоящая жизнь. Так зачем нам какая-то ветка? Висеть на ветке - это разве жизнь? Зайцы висят на ветках - в петлях, - так они разве в петлях живые?! И этот Эн, он тоже разве жив?! И вообще, а кто он, этот Эн? Кирпичик, и не более того. А Башня, она бесконечна. В нее только войди, и можно проблуждать в ней всю жизнь - даже бессмертную - и так и не найти ответ на то, что так тебя тревожит...

А не искать никак нельзя, не получается. Искать - это твоя судьба, твой рок. Тебя несет течением, и ты плывешь. А прыгать и тянуться к веткам - это глупо. Ну а роптать на рок это совсем уже бессмысленно, так что плыви...

И вот она, Копченая застава. Мрачный район: дома из черной обожженной глины, на узких мостовых даже двоим, и то чуть разойтись. Дукки - это известный, древний род, но нынче сильно обеднел, ибо стоит вне партий - это они сами так решили. Ну, и сразу лишились поддержки. И теперь они всем ненавистны...

А вот их дом. Рыжий прошел мимо высокого парадного крыльца, уже не первый год заросшего травой, и дальше, на углу, увидел лестницу, ведущую на бельэтаж. Взошел по ней. А там, на маленькой террасе, на лавочке возле входной двери, дремал старик-привратник в такой же, как и он сам, старой форменной ливрее. Учуяв Рыжего, он нехотя открыл глаза и проворчал, что до свистка еще не скоро, и, вообще, здесь посторонним делать нечего. Рыжий спросил, где это "здесь". Тогда старик уже совсем рассерженно ответил, что "здесь" - это значит в частном пансионе для отпрысков закрытого сословия, а наглый надоеда, который сейчас так крайне невежливо к нему прицепился, принадлежит ну в лучшем случае к каким-нибудь...

Вот тут-то Рыжий и не выдержал, схватил привратника за шиворот, встряхнул его как следует, а после резко отпустил. Привратник, оробев, присел, залепетал:

- О, господин! Да разве я... Да вы б с того и на...

Но Рыжий рявкнул, и привратник замолчал. Тогда Рыжий достал из кармана часы и так и сяк повертев их перед самым носом у привратника, строго спросил, кому из обитателей этого дома они могли бы принадлежать. Привратник сморщил лоб, подумал и честно признался:

- Н-не знаю. Я уже давно здесь служу, но таких часов никогда здесь не видел. Быть может, разве что... Ну, да! Вот вы спросите у Юрпайса! Это здешний учитель геометрии. Часы, конечно, не его, откуда ему взять часы, это ж такая вещь! Но все-таки спросите у него, вдруг он что подскажет - он, знаете, так стар... Да-да, мой господин! Это во двор во флигеле шестая дверь. Может, вас проводить?

- Не надо!

Старый учитель геометрии Юрпайс - такой весь из себя тщедушный, маленький, одни глаза - жил скромно, даже очень. Всего добра в его каморке - это было стол, стул, стопа черновиков, потом в углу, на черной грифельной доске, - чертеж: две параллельных плоскости. А рядом с чертежом расчеты. Еще мел, тряпка. Крошки мела на полу...

А сам Юрпайс сейчас лежал на топчане, по горло завернувшись в теплый плед, и с нежностью рассматривал часы, принесенные ему Рыжим, то и дело потряхивал их и слушал их ход, а то царапал когтем по стеклу, что-то нашептывал... и наконец громко сказал:

- Пять лет держал! Ты представляешь? А дел-то было там всего... Да пустяки! Ну, может, пружина слетела. Тогда я, помню, возвращался из Тернтерца. Зима тогда была, снег, гололед. А возница возьми да зазевайся. Мой экипаж не удержался на мосту, ну и... Да, юноша, вот именно! Я тогда весьма безбедно жил: держал пять слуг, кухарку, экипаж! И еще много чего у меня тогда было!.. А, кстати, как тебя зовут?

- Ловчер, учитель. Я...

- А, брось! - отмахнулся Юрпайс. - Ну какой же я тебе учитель? Ты брат, я брат. Вот только заболел я... старостью!

И засмеялся. Повторил:

- Да, старостью, мой друг, больше ничем. Садись вот, угощайся.

Рыжий несмело сел к столу, принюхался...

Хозяин снова рассмеялся и сказал:

- Да-да, и так теперь всегда. Утром - баланда, чай. В обед - баланда, каша, чай. На ужин - сухари и чай. Каков наш пансион, таков и рацион. Стихи, короче говоря. Или стихия... Гм! Но ты не брезгуй, брат. И мне подай, если тебе это не трудно.

Рыжий подал ему того, что было на столе. Взял и себе. Они перекусили. Потом Юрпайс опять прилег, старательно накрылся пледом и, приложив к уху часы, сказал:

- Вот тем и сыт. И тем здоров! А мясо - это яд. Вино - это дурман. А, впрочем, в юности...

И вдруг зевнул и замолчал. Лежал, смотрел куда-то в угол. Потом, не повернувши головы, спросил: