Татьяна Апраксина - Предсказанная

Именно бессмысленность любого действия и сводила с ума. Он готов был идти по пустыне и карабкаться по горам, бегать по подвалам по пояс в воде… Все, что угодно, лишь бы продолжать видеть перспективу. Флейтист обещал, что все выберутся. Пока он был рядом, Вадим верил ему. Сейчас же стало ясно, что обещания были ложью. По сравнению с силой Безвременья, заглотнувшего их, словно гигантская акула жертву, целиком, все человеческие потуги были смешными. Рвись, не рвись — ничего не изменится. Человеку не по силам сражаться с Безвременьем. Все равно, что пытаться вычерпать ладонями это море, расчистить берег от песка при помощи голых рук.

Стоять на зыбком влажном песке не хотелось. Вадим напоследок полюбовался морем. Тяжелые серо-стальные валы мерно шли к берегу, солидно выползали на песок, облизывали его шершавыми языками и прятались в морскую пасть. Даже пена на гребнях валов выглядела внушительно, словно была из бетона. Никакой эфемерности в ней не наблюдалось. Основательные волны, основательная пена. Такое же железобетонно тяжелое небо над головой — лишь чуть светлее, чем вода. Самодостаточная красота сугубо дикой природы, равнодушной к человеку. Вадим был лишним на этом берегу, словно заноза в чьем-то пальце. Свою чужеродность он ощущал всей кожей.

— Ну и нечего было тащить сюда… — буркнул он в пространство. Никто ему, разумеется, не ответил; голос растворился в рокоте волн, как кристаллик соли в бочке с водой.

До берега нужно было пройти пару километров. Вадим глядел то влево, то вправо — поступательное движение воды завораживало. Очень светлый мелкий песок шелестел под ногами. Куртку музыкант забыл в квартире-иллюзии, и теперь каждый порыв ветра обжигал кожу ледяными брызгами. Пейзаж здорово напоминал осеннюю Прибалтику. Вроде бы и не очень холодно, но в одной майке не погуляешь. Смысл у движения был один: не замерзнуть.

Должно быть, кто-то внимательно читал все его мысли, потому что Вадим вдруг споткнулся на ровном месте. Казалось, невидимая рука крепко схватила его за лодыжку и потянула вперед и вверх. Вадим плюхнулся носом в песок, рефлекторно зажмурился, а когда открыл глаза, пейзаж в который раз изменился.

На смену морю пришел милейший парк того сорта, что окружает усадьбы-музеи. Фонтаны, подстриженные кусты, аккуратно посыпанные мелким гравием дорожки, пышные клумбы с розами. Лабиринт живых изгородей. Надо всем этим великолепием — лазурное, неправдоподобно яркое южное небо. Запах, напомнивший детство, отдых в Сочи: магнолия, жасмин, нагретая галька. В двух шагах — изящная скамейка с металлическими ножками.

Вадим сел, куда ему предлагали, откинулся на спинку. За спиной росло неведомое южное дерево — может быть, платан, а может, и нет. Крупные овальные листья отбрасывали густую тень. Вадим посидел минут пять, отогреваясь после прогулки по косе, потом задумался.

Лет пять назад он был в Паланге, небольшом литовском городке на берегу Балтийского моря. В ноябре. С родителями в Сочи — в двенадцать или тринадцать лет. Получалось, что кто-то хорошенько перетряхнул его память и на основе воспоминаний создал пейзажи. Ничего принципиально нового Безвременье предложить ему не могло. Зато очень хорошо могло воплощать воспоминания. Это казалось удобным и даже привлекательным. Найти подходящий пейзаж из калейдоскопа времен и мест, отдохнуть… или остаться навсегда. Дом на берегу Черного моря — пусть не самого моря, но его идеального подобия. Почему нет?

«Идеальное — вот верное слово», подумал Вадим. В реальном сочинском парке были бы другие посетители, валялся бы мусор — обертки от мороженого, рваные воздушные шарики, окурки и прочая пакость. Здесь не было ни единого следа пребывания человека, и это радовало. Отсутствие людей было куда предпочтительнее случайной компании. Шумные туристы, с их детьми, фотовспышками и пивными банками, испортили бы весь отдых. Но никаких туристов не было и быть не могло — только огромный тихий парк, аромат магнолии, теплое ласковое солнце. Где-то за парком пряталось такое же теплое и ласковое море. Синее, почти черное, соленое. С упругими волнами, на которых так сладко качаться, прикрыв глаза.

Все это будет, нужно только встать со скамейки, пройти через парк и спуститься вниз по склону. Вадим знал, куда и сколько идти, помнил, как вьется тропинка, ведущая к воде. Это был парк из его детства. Добрый, солнечный и тихий. И за это Вадим был благодарен тому наблюдателю, который сумел раздобыть в его мозгах правильную картинку. Он давно знал, что никогда не заслужит Света, что придется хорошенько постараться, чтобы заслужить хотя бы Покой. А здесь и был Покой, тот самый, что некогда описал великий мудрый писатель.

И — только Вадим понял, что хочет остаться здесь навсегда, надежду у него отобрали, бесстрастно и безжалостно, как игрушку у ребенка. Тьма, ощущение падения спиной вперед. Лавка под ним растворилась, но на землю Вадим не упал. Мучительно долгое и муторное движение в темноте. Свист ветра в ушах. Леденеющая в предвкушении удара в жилах кровь. Но сильнее всего — разочарование и боль потери. Сказка Покоя поманила и исчезла.

Падение замедлилось, и в лужу ледяной воды Вадим свалился хоть и плашмя, но не ударившись. Изображение, по обыкновению, пришло чуть позже. Изображение, звук, обоняние и все прочие дары восприятия. После первого же вздоха Вадим встал на колени и выблевал то, что было в желудке — пол-литра чая с желчью и желудочным соком.

Воняло вокруг омерзительно. Тухлые яйца, гниющая пища, плесень и дерьмо — все худшие ароматы мира смешались в ядреный тошнотворный дух. Видимо, Вадим угодил на самую гадкую, грязную и свалку на свете. Горы мусора громоздились до небес. Повсюду хлюпало и чавкало. В углублении между двумя кучами завелось коричнево-бурое болотце. Поверхность его шла пузырями, ежеминутно выпуская наружу порцию газа. Газ вонял уже и вовсе неописуемо, вдобавок, от него слезились глаза и резало горло.

Очистки, объедки, рваные тряпки, мятые банки, использованные прокладки, обглоданные кости, вздувшиеся трупы крыс — вот что обнаружил Вадим, приглядевшись к составу ближайшего холма мусора. В результате его стошнило еще раз. Урок был вполне ясен и нагляден: для Безвременья он не гость, не товарищ, не партнер. Игрушка. Марионетка. Можно поманить самым радостным и тут же окунуть в самое омерзительное.

— Я понял, — сказал он вслух. — Зачем же так-то?

Видимо, ему не поверили, или решили, что он понял недостаточно хорошо. Не прочувствовал, так сказать. Из болотца поднялась слепая змеиная голова, похожая на взбесившийся пожарный гидрант. Бурая слизь стекала с нее крупными каплями. Следом за ней вынырнула еще одна безглазая голова на толстой шее. Вадим поднялся с колен и сделал пару шагов назад. Третий оказался роковым. Какая-то скользкая дрянь подвернулась под пятку, и он грохнулся с края мусорного холма…