Игорь Росоховатский - Прыгнуть выше себя

О ком же еще я мог бы пожалеть? О Рексе? Но верный пес заколот солдатом. Я вспомнил безымянную могилку Рекса, и сердце сжалось. Это было существо, действительно любившее меня. Собачья любовь — высшее, а может быть, и единственное проявление истинной любви. У него были острые и очень чуткие уши, умные и преданные глаза — карие, с искринками. Светлое пятно на широкой груди. Всякий раз, подходя к дому, я твердо знал, что он, лежа на ковре, настораживает уши и поднимает голову, интуитивно чувствуя мое приближение. Его глаза радостно вспыхивают, хвост начинает весело стучать по ковру.

Его заколол штыком чужой солдат, когда, спасая мою жизнь, Рекс прыгнул на него. Обернуться ко мне солдат не успел. Моя пуля вошла в его затылок. Несомненно, она попала в продолговатый мозг, немедленно наступил паралич дыхания, и солдат не успел даже почувствовать боли. Слыша последний вой верного пса, я сожалел, что машинально, по давней привычке, выстрелил в затылок убийце, а не отомстил достойнее.

Ничего, теперь я получу возможность отомстить всем, как только овладею знаниями и оружием пришельцев. Я засмеялся. Мой бог, если бы люди могли узнать, что первым человеком, установившим контакты с внеземной цивилизацией, буду я — изгнанник, жаждущий мести!

Третий день на корабле

Я называю днем этот отрезок времени условно — просто я проснулся после недолгого сна. Раскрыл глаза и смотрел на мерцающие стены каюты, вспоминая все, что со мной случилось, сомневаясь, не почудилось ли мне это. Возможно, все происходило вовсе не так, как мне казалось. Не было никакого космического корабля. Меня догнали враги. Во время допросов я сошел с ума. Теперь нахожусь то ли в психиатрической клинике, то ли в тюремной больнице, а мой больной мозг рождает иллюзии.

Я возражал себе, думая, что сумасшедшие не относятся критически к собственным иллюзиям. Впрочем, возможно, у меня особая форма помешательства. Я ведь неудачник. Мне могло и в сумасшествии не повезти. Как проверить, происходит ли все это наяву?

Словно опровергая мои сомнения, на стене вспыхнул условный сигнал: можно ли войти? Я разрешил, и в дверь вошел биолог Куир. В отличие от порывистого Мааса, у него были медленные, скользящие движения, глаза — круглые, похожие на совиные. Как и в глазах Мааса, в них одновременно мелькало столько разных выражений, что казалось, будто они непрерывно меняют цвет. Куир приветствовал меня, затем спросил:

— Ты не передумал?

— Конечно, нет.

— Тогда пойдем.

Я пошел за ним по длинному коридору. Стены здесь мерцали, как в моей каюте, на них все время появлялись и исчезали какие-то символы. Заметив, что я их рассматриваю, Куир объяснил:

— Информация для всего экипажа, поступающая и от приборов, и от людей. Каждый сообщает свои важнейшие мысли, информирует о решениях, о делах — обо всем, что считает наиболее важным. В любой момент, посмотрев на стены, я могу узнать о делах и намерениях остальных, поспорить с товарищами, что-то им подсказать…

— Но как вы можете узнать, говорят ли они правду?

— Кто же станет обманывать? Это ведь не игра.

Куир притворился, будто не понимает, о чем идет речь, но я не верил ему.

— Разве у ваших товарищей не бывает мыслей, которые один скрывает от других?

— Есть мысли, которые не имеют значения для других. О них просто не сообщают.

«Хитришь, парень!» — подумал я, но счел лучшим промолчать.

Мы вошли в комнату, казавшуюся тесной из-за обилия приборов. Куир усадил меня в глубокое кресло с контактными пластинами для рук и ног. На голову мне он надел шлем с антеннами, похожий на шлем моего регистратора. Я испуганно дернул головой, и он сказал:

— Это не больно и вреда тебе не принесет.

То же самое я иногда говорил испытуемым, когда подключал их к регистратору. Неприятный холодок пополз по моей спине, сердце забилось так сильно, что тошнота подступила к горлу.

— Ты передумал? — спросил Куир. — Никогда не поздно изменить решение. Тебя ведь никто не заставляет.

Таких фраз никогда не говорили в наших лабораториях. Я несколько успокоился и сам помог надвинуть шлем на свою голову. Я все время думал о том, как бы поскорее добраться до их знаний и оружия. Меня буквально сжигали нетерпение и жажда мести.

Куир покрутил верньеры, по шкале прибора пробежали голубые змейки, и вдруг я увидел наш лагерь с аккуратными дорожками и чахлыми деревьями, знакомые корпуса блоков и служб, наблюдательные вышки. Передо мной стоял Генрих под охраной двух солдат. Неузнаваемый Генрих — кожа да кости. Длинный нос и сдвинутые брови образовывали букву «Т» на его лице, первую букву слова «тоден». Он, несомненно, был отмечен и заклеймен этой буквой со дня рождения. Я сказал:

— Все-таки мы встретились, Генрих, и ты пришел ко мне. Не буду скрывать, я об этом часто думал… Можно сказать, мечтал… Рад нашей встрече. Ты, наверно, слышал, что мне удалось построить прибор, регистратор психоизлучения. Это тебе не математика, тут испытуемому никакая хитрость и обман не помогут. Сейчас с помощью регистратора я загляну в твои помыслы и узнаю, так ли они чисты, как должны быть у патриота. А заодно мы выясним способности твоего мозга, узнаем, какое излучение для него характерно и можно ли мозг твой излечить. Скажу тебе откровенно, как старому школьному товарищу, что до сих пор мой аппарат свидетельствовал не в пользу таких, как ты. Помнится, ты утверждал, что чистый эксперимент — основа науки. Сейчас ты имеешь дело с поист не чистым экспериментом. Я только записываю общие данные, характерные для этнических групп, народностей и народов. У одних преобладает с-излучение, и естественно, что они должны повелевать. Другим, низшим нациям свойственно у-излучение. Я уже составил больше десятка таких карт, обобщил данные регистратора…

Нет, Генрих никогда не умел проигрывать с достоинством. Он даже не хотел дослушать мою лекцию и закричал:

— Сказать, что излучает твой мозг, Пауль? Я знаю это и без приборов!

Мой бог! Трудно передать, что я чувствовал в ту минуту. Мне показалось, что он знает. У меня задрожали ноги. Сразу не смог сообразить, что он никак не мог проникнуть в Тайну. Его слова действовали, как яд кураре. У меня в голове все перепуталось, раздались гул и визг. Небо раскололось и падало на меня.

Потом мне рассказывали, что я упал и почти двадцать минут бился в истерике.

Меня отвели домой, и Магда изобразила на лице испуг и сочувствие.

Пришли коллеги. Я плохо поддавался лечению. Три дня не мог взяться за работу, боялся принять снотворное. Мне казалось, что меня хотят убить во сне.