Андрей Дай - Орден для поводыря

Все совершенно логично! Михайловский, будучи врачом от Бога, все-таки весьма далек от архитектуры, и ему требовались исправления инженера к проекту здания. Ближайшее место, где он мог получить нужные консультации, – это Барнаул. Тем более что и часть инструментов, микроскопы и лабораторную посуду здесь приобрести не проблема. А горное училище выпускает гораздо больше молодых людей, чем требуется для горной администрации. Быть может, он планировал кого-то увлечь работой в новой лечебнице…

Юзеф Быстройновский, сосланный из Вильно на юг Западной Сибири, устроился служить при провизорской в горной аптеке. Молодой человек изучал медицину в Варшавской главной школе, но окончить курс наук не успел.

В Барнауле, при аптеке, существует аптекарский сад. Ну скорее огород. Ибо выращивают в том «саду» лекарственные растения, а не яблоки с грушами. Вот именно этим огородом молодой поляк и увлекся. На чем и сошелся со Степаном Ивановичем, также изучающим свойства алтайских трав, а потом и с Михайловским после его приезда. Старый лекарь, опираясь на мои записки, тоже планировал начать культивировать некоторые местные травки.

– Нет, ну каков молодец! – кричал Гуляев, заставляя меня морщиться от боли в ушах. – Вы только представьте! Он утверждает, что некоторые виды хлебной плесени обладают противомикробным действием! Вы, ваше превосходительство, хоть можете себе представить, во что это способно вылиться?

– Да! – крикнул я. Это был единственный способ вклиниться в его монолог. – Я могу. А вы?

– Ага-а-а-а! А я… Что вы сказали?

– Если удастся выделить и научиться выращивать эти виды плесени, мы получим прекрасное средство от любых воспалений.

– Господи! – придавил выпуклые усищи выпуклой же, пухлой рукой ученый. – Господи Боже всемилостивый! Неужто Ты сподобился дать нам образованного начальника?!

– Полноте, Степан Иванович. Вы меня смущаете.

– Ничуть, ничуть, дорогой Герман Густавович. И это замечательно! За-ме-ча-тель-но! – Ученый и по совместительству горный чиновник – коллежский секретарь, а также советник Пятого отделения по делам частных золотых приисков, откинулся на спинку стула. – Сам Господь привел вас к моему скромному дому…

– Господь… Да… Я смел надеяться, что вы не откажете мне с моими людьми в постое… На время, достаточное для разбирательства с этим… делом.

– Ага! – Сколько значений может быть у простого слова, если говорить его с разными интонациями! – Вот, значит, как. Ну что ж, почту за честь. Жаль только, я прислугу отпустил… Надзиратели до полутора рублев в день разбирателям пожарищ платят. Вот и мои… испросились. А повариха-матушка в собор отправилась. Они там снопами ржаными да рябиной к Покрову прибирают…

– Артемка? – тихонько позвал я денщика, не отрывающего глаз ото рта разглагольствующего ученого. – Двоих на рынок за продуктами. Апанас выдаст червонец. Кто там у нас кашеварит? Пусть на кухню идет. Чай и чего-нибудь поесть пусть готовит. Остальным – коней прибрать и отдыхать. На крыльцо – конвой.

– Так точно, ваше превосходительство, – так же негромко ответил казачок и умчался.

– Мне сообщили, кроме господ Быстройновского и Михайловского арестованы еще… – Я сверился с письмом Карбышева. – Еще Мокржецкий и Войникас. Это что за люди?

– Солдаты, – отделался Гуляев одним словом. – Только с неделю назад еще троих в казарме заточили. Мещан Юрасова с Чернегиным и дворянина Ванятку Бутковского.

– Ванятку? – удивился я. Странно было слышать, чтобы взрослого человека, да еще и дворянина, так называли.

– Ага. Юродивый он. Вырос в сажень, а разума едва-едва. Сестрицу его, Карину Петровну, из-под Варшавы выслали, вот и он с ней.

– Юродивого – и арестовали?

– Так это Николаю Филиппычу Тихобаеву, городничему нашему, щеголевские приказчики выдали, что видели, дескать, Ванятку как раз перед пожаром возле усадьбы.

– Щеголев – это у нас кто?

– Пелагея Ивановна-то? Щеголева? Купчиха наша первогильдейская. Крупяные мельницы у нее и артелей несколько на приисках. Поговаривают, чуть ли не двести тысяч капитала. Усадьба ее амбаром к каретному сараю коллежского советника Константина Павловича Платонова выходит. А как полыхнуло, то оба домовладения-то и погорели. Потом уже ветер и дальше разнес. Александра Ермолаевича и братьев Пранг дома занялись. Остальные-то в другой день подожгли…

– Остальные?

– Бухгалтера Сохинского, инженеров Давыдова и Рекса. Третьим днем и за купцов принялись. Басинские хоромы и зуевские. Оттуда и на иных задуло.

– А мне вот сообщали, что пожары с гауптвахты начались.

– Ага? То-то пожарная команда с полпути от платоновского дома развернулась. Сперва колокола ударили, что Щеголиха горит, после уже – гауптвахта. Обыватели наши, Герман Густавович, оттого в панику и ударились, по дачам разбежались, что показалось им, будто город со всех сторон сразу подпалили…

Сильно пожалел я, что не было тогда со мной Варежки. Со слов ученого выходило, что город подожгли несколько не связанных между собой злодеев. Потом уже, в другие дни, чья-то «хорошая» мысль пришла в голову еще одной группе чем-то обиженных и оскорбленных. И пошло-поехало. Шестьдесят с лишним домовладений и две казенные постройки: пресловутый символ крепостничества гауптвахта и расположенная вовсе в стороне от основных очагов возгораний конюшня барнаульской пожарной команды. Ирония судьбы…

– Ага, – невольно передразнил я Гуляева. – Ветер, говорите… А где жандармы-то заседают? Куда мне ругаться ехать?

Прибывшие в Барнаул офицеры политической полиции обосновались в местном – конечно же горном – полицейском управлении. Только никуда я в тот день не поехал.

– Баньку, ага? Ваше превосходительство? – допивая приготовленный моими казаками чай, предложил хозяин. – А уже завтречки с утра и за дознание свое приметесь. Поди, не в крепостном каземате Шлиссельбургском наш любезный Дионисий Михайлович пребывает. В казармах солдатских. Чай, ему-то, крепостному лекарю, не привыкать…

Против баньки я возражений не имел. Забыл уже, когда и баловал березовыми веничками свое новое тело.

– А после мы с вами, Герман Густавович, наливочки на травках моей отведаем. Или пива? Пиво барнаульское весьма недурственно. Там вы и о походе своем на Чую расскажете. Ходят, знаете ли, слухи, будто бы вы там целую армию цинского наместника разбили…

Жарко протопленная парилка, пара исхлестанных до голых прутьев веников, влажный и тяжелый квасной пар. Потом холодное, до зубной ломоты, пиво. Сначала в охотку – большими глотками. Потом уже – смакование янтарного, с еле уловимым привкусом меда, напитка. И мясо. Не то, плохо прожаренное на костре, жесткое, что приходилось заставлять себя проглатывать. Нет! Это – под нежно-желтой сырной корочкой и со сливочной подливкой. Тающее во рту и заедаемое рассыпчатой вареной картошечкой, посыпанной зеленым лучным и укропным прахом.