Владислав Жеребьёв - Проект «Сколково. Хронотуризм». Сталинский сокол

Истребитель плавно, словно нехотя, покатил вперед, Марина вцепилась руками в сумку, потом обняла колени и пригнула к ним голову. Скорость увеличивалась стремительно, самолет мчался по взлетной полосе, одновременно прыгая на ухабах, вокруг открытой кабины крутились и подвывали встречные воздушные потоки. Фанерная конструкция тряслась и дребезжала, как старый велосипед, вой мотора стал нестерпим, не помогали даже опущенные «уши» шлема, спину впечатало в толстый деревянный щит. Истребитель тряхнуло на одной, самой большой кочке, он подпрыгнул, крыло справа заходило ходуном и все закончилось. Исчез даже рев двигателя, Марина слышала вокруг только шум ветра и легкий треск, он доносился откуда-то снизу. «Пассажир обязан следить при полете за колесами самолета и в случае неполадки докладывать летчику», – чертовски своевременно вспомнилось ей предупреждение, написанное на билете первой линии «Аэрофлота». Колеса. Где-то тут должны быть колеса, или шасси, или как они там правильно называются. Марина открыла глаза, посидела так немножко, глядя прямо перед собой в покрашенную серой краской деревянную переборку, потом очень медленно повернула голову и высунулась из-за «фонаря» кабины и посмотрела вниз. Но колес там не было, и не только колес, но вообще ничего – только крыши домов, верхушки деревьев и дорога между ними. Они уменьшались на глазах и вдруг вообще исчезли, вместо них перед глазами появилось облако. Оно переместилось влево, потом земля и небо ненадолго вернулись на свои места, потом все повторилось.

«„Бочка“ – это когда самолет поворачивается на триста шестьдесят градусов без изменения направления движения. А просто переворот – это когда на сто восемьдесят. Или наоборот. А „мертвая петля“… кажется, сейчас была именно она», – Марина решила, что смотреть вниз и по сторонам она больше не будет, а сосредоточится на том, чтобы не завизжать. Это оказалось непросто, истребитель был как живой, он откликался на приказы летчика всем корпусом, машина дышала и наслаждалась скоростью и свободой. «Боже, сделай так, чтобы у него поскорее закончился бензин, или керосин, или все сразу», – твердила про себя Марина. Она вцепилась зубами в ручку своей белой сумки, зажмурилась и вздрагивала от каждого подозрительного скрипа или треска. Солнце светило то справа, то слева, потом исчезло ненадолго и неожиданно ударило ей в лицо. Марина чуть приоткрыла глаза и сквозь ресницы смотрела, как огромный бело-желтый диск летит ей навстречу. Исчезла окружавшая его синева, пропали облака, и в мире не осталось ничего, кроме раскаленной звезды, сорвавшейся с небосвода. Жар и свет ослепляли, парализовали волю и мысли, Марина не могла отвести взгляд от пылающего в зените солнца, и не чувствовала, как по ее щекам бегут слезы. Истребитель нырнул носом вниз, Марину мотнуло по инерции, и она уткнулась лбом в обтянутые тонкой цветастой тканью колени, а теменем врезалась в деревянную переборку перед собой. Самолет не летел – падал на землю, вой ветра перекрыл рев мотора, перешел почти в ультразвук, корпус истребителя дрожал, как натянутая, готовая вот-вот лопнуть струна.

«Бензин закончился, – сказал кто-то наверху, – все, как ты хотела». Марина замотала головой, ударилась носом о выступ, и в этот момент самолет запрыгал по земле. Каждую кочку, каждую выбоину Марина встречала как родную, она выпрямилась, стащила с головы шлем и осмотрелась по сторонам. Скорость падала, мотор уже не ревел – урчал, а истребитель съехал на рулежную дорожку и катился к ангарам.

– Поздравляю с первым полетом! – обернувшись, прокричал летчик, и Марина увидела его смеющиеся синие глаза, еще скрытые за огромными квадратными очками.

– Со вторым, – дрожащим голосом отозвалась она. Зубы перестали стучать, губы двигались, язык тоже ворочался, но еще с трудом.

Лицо летчика изумленно вытянулось, черные брови поползли вверх, смешинка в глазах исчезла. Он отвернулся, Марина открыла сумку и достала зеркало. Водостойкая тушь не подвела, разводов под глазами не было, только лицо бледновато и в глазах еще виден недавно пережитый страх. И коленки подрагивают, не упасть бы… Истребитель остановился у ворот ангара, из него выскочили двое в одинаковых темно-синих комбинезонах и побежали к машине, но остановились на полпути. Марина попыталась улыбнуться, но получилось, видимо, не очень. Один, толстенький и рыжий, показал на нее пальцем и проорал:

– Это еще кто? Где ты ее нашел?

– Понятия не имею! – крикнул в ответ летчик. – С неба свалилась, у самой земли подобрал! – и выпрыгнул из кабины на крыло.

– Прошу, – его очки и шлем валялись на сиденье перед приборной панелью, летчик тряхнул головой, откинул назад густые светлые волосы, улыбнулся и подал Марине руку. – Добро пожаловать на землю.

Она поднялась на трясущихся ногах, отдала летчику сумку и поставила ногу на открытый борт. Все движения получились как в замедленной съемке – плавные, неторопливые и длинные.

– Да пошевеливайся, а то сейчас сюда вся толпа сбежится, – летчик дернул ее за руку, рванул на себя, Марина потеряла равновесие и с треском рухнула вниз. Но далеко не улетела – ее держали крепко, обнимали бережно, и летчик даже не покачнулся, принимая на грудь все шестьдесят килограммов живого веса пассажирки.

Марина застыла и, не отрываясь, смотрела на него, куда-то исчезли все звуки, те двое, что суетились внизу, тоже пропали, остался только блеск синих глаз под густыми ресницами и ямочка на правой, тщательно выбритой щеке. Он что-то говорил ей, объяснял, она слышала только его голос, но не понимала ни одного слова, ветер рвал их на куски и уносил прочь. «Зачем? – крутилось у нее в голове. – Зачем мне все это? Это не я, так не бывает…»

Крыло вздрогнуло, летчик обернулся и крикнул что-то коротко и неразборчиво, потом повернулся к Марине.

– Смотри, этот прибор показывает скорость, этот – высоту, шкала над ним – расход топлива. А это штурвал лебедки, он убирает опоры шасси, надо сделать сорок четыре оборота… – Он смотрел то на нее, то на приборную панель, его волосы разлетались от ветра, и в этот момент Марина видела тонкий белый шрам, идущий от виска и до уха.

– Поняла? – Летчик снова улыбнулся и поставил ее на крыло. Марина кивнула и покачнулась, плюхнулась на край кабины, и сказала первое, что пришло в голову:

– А где это мы?

– Как – где? – Опешил летчик. – На Ходынке, на Центральном аэродроме имени Фрунзе. Да ты от страха все на свете позабыла! Как же ты теперь свою статью напишешь?

«Статью? Какую статью? Зачем, кому это надо… Статьи, диссертации, звания, степени – какой в них прок?» – пережитый ужас словно выжег в ней все до основания, все, что составляло смысл ее жизни, и освободил место для чего-то нового, другого, действительно нужного, как вода, как воздух.