Рене Баржавель - В глубь времен

Пайкан хотел выйти из Элеа. Она его остановила, открыла глаза и посмотрела на него: "Мы умрем вместе".

Он надел на руку оружие, валявшееся в траве, вышел из нее и встал. Элеа увидела, что оружие направлено на нее, и в ужасе закричала: "Что ты делаешь!"

— Ты будешь жить, — сказал он.

Он ударил.

То, что последовало за этим, Элеа узнала одновременно с учеными МПЭ. Оружие оглушило ее, но мозг продолжал фиксировать впечатления, а подсознательная память их записывала. Ее уши слышали, ее приоткрытые глаза видели, ее тело чувствовало, как Пайкан одевает ее, берет на руки и направляется к одному из лифтов посреди разыгравшегося ада. Он вставил свой Ключ в пульт, но кабина не поднималась. Он крикнул: "Кобан! Я вас зову! Я Пайкан! Я несу вам Элеа!.."

Наступила тишина. Он снова прокричал имя Кобана и имя Элеа. Над дверыо замигала зеленая лампочка, и раздался приглушенный, размытый, едва различимый голос Кобана: "…поздно… очень поздно… враг… проник в Гонда… ваша группа лифтов… изолирована… попробую… спускайтесь, я посылаю охранника… отбить врага… к вам навстречу… просигнализируйте… вашим Ключом… все пульты… я повторяю… я посылаю…"

Кабина лифта прибыла и открылась. Земля приподнялась от ужасающего взрыва, верх лифта был снесен, Элеа вырвана из рук Пайкана, оба приподняты и брошены оземь. И глаза потерявшей сознание Элеа видели красное небо, откуда без остановки спускались тучи красных людей. Ее уши слышали вой, который заполнял горящую ночь.

Ее тело почувствовало присутствие Пайкана. Он нашел ее, прикасался к ней. Ее глаза увидели испуганное лицо, заслоняющее небо, рассеченный лоб и белокурые волосы в крови. Но ее сознание было выключено, и она не испытала никакого чувства. Ее уши услышали его голос, который говорил ей, чтобы успокоить ее: "Элеа… Элеа… Я здесь… Я веду тебя… в… Убежище… Ты будешь жить…" Он поднял ее и прижал к своему плечу.

Ее глаза больше ничего не видели. В памяти остались только шумы и размытые глубинные чувства, которые входят в тело через всю поверхность и о которых сознание даже не подозревает.

Пайкан говорил с ней, и она слышала его голос вперемешку со взрывами и треском горевшего леса. "Я веду тебя… Я сейчас спущусь в лифте… по лестнице… Я принадлежу тебе, ничего не бойся… Я с тобой… Я с тобой"

На большом экране конференц-зала четкие изображения исчезли. На столе подиума Элеа с закрытыми глазами, обхватив голову обеими руками, вызывала в памяти все, что та смогла записать.

Громкоговорители взрывались, стояли ужасные крики, землетрясение. На экране изображение передавало импульсы, полученные от гигантских разрушений, от бесконечных падений в адскую пропасть, от спускающейся тьмы. Возврат к миру, потрясенному хаосом, к миру, который не пережил своих творений. Потом последовало несколько глухих, все более и более приближающихся и мощных ударов. Элеа смутилась. Она открыла глаза и сорвала с себя золотой обруч.

Экран потух…

…Глухие удары продолжались. И вдруг все услышали голос Лебо: "Слушайте! Это его сердце! — он говорил прямо из реанимационного зала, его слова передавались по всем громкоговорителям. — Удача! Он жив! Кобан жив!"

Гувер вскочил, крикнул: "Браво!" — и захлопал в ладоши. Весь зал поддержал его. Все старые и молодые ученые, мужчины и женщины, выводили все свое напряжение в яростной жестикуляции и смущенных криках, смущенных потому, что они оглянулись и увидели друг друга после всего того, что они вместе видели и слышали на экране, отображающем наиболее интимные сцены жизни Элеа. Они старались не придавать этому никакого значения, рассматривать с чисто научным интересом и подшучивать над этим.

Но каждый из них был глубоко потрясен, и в своем сознании и в своем теле, и, очутившись вдруг в современном мире, больше не дерзал взглянуть на своего соседа, который сам отводил глаза. Им было стыдно. Стыдно своего целомудрия и стыдно своего стыда. Великолепная, полная невинности, Элеа показала им, до какой степени христианская цивилизация, изменила свой облик, объявляя греховными, начиная со святого Павла, а не с Христа, самые прекрасные радости, которыми Бог одарил человека. Все они, даже самые молодые, почувствовали себя маленькими похотливыми бессильными шпионящими стариками. Сердце Кобана, которое только просыпалось, сгладило тяжелый момент коллективной неловкости.

Сердце Кобана билось, останавливалось, вновь робко начинало биться и угрожало снова остановиться. Электроды стимулятора, прикрепленные к его груди, автоматически вмешивались всякий раз, когда остановка длилась дольше нормальной, и от электрического шока сердце как бы вскакивало и снова принималось биться.

Все врачи стояли вокруг реанимационного стола с озабоченными лицами.

Вдруг произошло то, что они предвидели и чего боялись. Дыхание Кобана затруднилось, он захрипел и повязки, покрывающие рот, окрасились красным.

— Коагулянт! Сыворотку! Положите его на бок. Освободите рот. Ротовой зонд…

Легкие кровоточили. Не приостанавливая ни на секунду усиленную работу, реаниматоры, склонившись над человеком, которого они освобождали от долгого, очень долгого сна, стали совещаться. Если кровотечение не прекратится, это значит, что ожоги легочного покрова слишком серьезны для того, чтобы зарубцеваться. В этом случае придется вскрыть грудную клетку Кобана и трансплантировать ему новые легкие.

Противопоказания. Время, необходимое, чтобы доставить новые легкие (три пары для безопасности) из Международного банка органов: запрос по радио, упаковка, транспортировка самолетом по маршруту Женева — Сидней, пересадка на самолет, перелет Сидней — МПЭ составляет, по меньшей мере, двадцать часов.

— И не забудь все эти военные козни… таможенные бумаги…

— Но они же не будут…

— Все возможно. Двойной срок.

— Сорок часов.

Поддерживать в Кобане жизнь в течение этого времени. Необходима кровь для переливания. Немедленное тестирование крови Кобана. Группа и подгруппа красных телец, группа и подгруппа белых телец.

Медсестра освободила руку и левую вену.

Та же проблема для операции: кровь в больших количествах. Предусмотреть в двойном объеме.

Другая проблема для операции: хирурги-специалисты по трансплантации органов.

Маисов: Мы…

Фостер: Мы можем…

Забрек: У нас…

Лебо: Возможно, но очень рискованно. Здесь нет настоящих специалистов. Недостаточно операционных инструментов. Мы можем оперировать сами, но нужна телесвязь с французскими, американскими и другими хирургами. Мы можем это сделать. Легкие — это не дьявол.