Геннадий Гор - Изваяние

- В какой наркомат? Зачем? Какую схемку? Никакой чертеж и никакая схемка не сможет...

- Значит, это все-таки чудо, - перебил ее я.

- Нет, не чудо.

- Не думаю, чтобы жене советского аспиранта следовало скрывать это и задерживать научно-технический прогресс. Ведь ты живешь на стипендию, которую выплачивает твоему мужу государство. Не находишь ли ты...

- Не нахожу! - отрезала она.

Она замолчала.

Я тоже молчал. И продолжал свою работу. Вот уже третий день, как я писал ее портрет.

Пока это был только эскиз, небрежно исполненный набросок. Но как бы этот портрет так и не остался эскизом. Ведь я очень сомневался, что мне удастся проникнуть с помощью красок и кисти в ее суть. Да и что называть ее сутью? Я ее знал больше всех, пожалуй, всетаки больше, чем ее муж, Коля Фаустов. Но знал ли ее Коля? Знал ли ее я? Знала ли она сама себя?

Я утешал себя тем, что на этот вопрос (кто она?) ответит портрет, который я напишу. Я доверился своему подсознанию, мобилизовал все свои чувства, чтобы схватить. .. Что?

Ничто или нечто?

Однажды она сказала мне:

- Я не машина времени.

- А кто же ты? - спросил я.

- Я - женщина.

- Но не каждая женщина, - сказал я, - может пройти сквозь стену и сквозь время, не повредив ни времени, ни стены?

- Да, не каждая.

И сейчас, вглядываясь в ее лицо и в отражение ее лица на холсте, я вспоминал ее ответ: "Да, не каждая".

Я уцепился мыслью за эту фразу, словно фраза могла мне помочь схватить тайну ее существа.

"Да, не каждая". Но это глупо. Как будто кто-то еще, кроме нее, мог делать с явлениями, вещами и людьми то, что делала она.

И вот сейчас, угадав мою мысль, она переставила явления и вещи, поменяла их местами.

Когда я подошел с кистью к эскизу, я невольно отпрянул. Она уже была на холсте со всей своей чудесной плотью, с лицом, с руками, со смеющимся ртом и синими, как лесная река, глазами.

А в кресле вместо нее сидел эскиз.

- Как тебе нравится твоя работа? - спросила она меня с холста.

И в эту секунду открылась дверь и вошел Коля. Он вошел, увидел Офелию на холсте, а ее изображение в кресле и, конечно, растерялся.

- Коля, ты очень проголодался? - спросила она. - Но я сейчас не могу пойти на кухню. Тебе придется немножко обождать.

- Сколько обождать? - спросил Коля.

- Немного. Год или два.

- Почему так долго?

- Я хочу помочь этому посредственному художнику стать гением. Для этого мне придется повисеть вместе с холстом годик или два в Русском музее или в Третьяковке. А потом я сойду с холста и вернусь к тебе.

- Два года? Без тебя? Я не соглашусь.

- Дурачок. Я буду висеть в музее только днем. А по ночам я буду сходить с холста и приходить к тебе. Не волнуйся! Я тебя прошу. И пожалуйста, не мешай. Без моей помощи этому художнику не стать гением. Нет, я должна ему помочь, должна. Он не может больше оставаться посредственностью. Не спорь!

Но это продолжалось недолго. Она опять расставила явления и вещи по своим местам и, незаметно сойдя с холста, снова оказалась в кресле.

Это было шуткой, игрой. А может, она хотела показать мне, а заодно и Коле, свое магическое искусство, свою волю, свое умение художественно распоряжаться не только отображениями предметов, а их сутью?

После того, что она проделала, каким унылым и беспомощным казался мне мой эскиз. Я еле сдержал себя, чтобы не порвать холст.

36

Теперь мы встречались часто и перебрасывались фразами. Но большей частью это были обычные фразы. Ленивые фразы. Фразочки. Словечки, сказанные как бы невзначай. Они не задевали сути того загадочного, что так безуспешно пыталась передать моя тяжелая и бескрылая кисть.

Офелия сидела в кресле положив ногу на ногу. Курила сигарету за сигаретой, бросая окурки в блюдце, заменявшее пепельницу. Иногда она читала по памяти стихи Блока:

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

- Обожди, - сказал я, - откуда тебя мог знать Александр Блок?

- Да, действительно, - согласилась она, - откуда?

Стало тихо. И она длилась долго-долго, эта пауза, эта лирическая тишина, словно невидимый Блок спрятал этот миг в свою строфу и поставил точку.

Я смотрел на свой холст и скова на ее лицо, лицо незнакомки. И снова на холст, где линии и краски сговорились не подчиняться моему диктату.

- Что хотел сказать Блок, - вдруг спросила Офелия, - когда писал "Незнакомку"? Уж не хотел ли он сказать, что каждая молодая женщина, в сущности, незнакомка?

- Боюсь, что не каждая, - ответил я. - Но ты действительно незнакомка. Я не знаю тебя.

- Ты не знаешь?

- Не знаю, но хочу знать. Без этого я не смогу написать твои портрет.

- Но Блок разве знал? Он писал о чем-то прекрасном И СМУТНОМ.

- Я не Блок. Мне нужно знать. Я пишу не образ лирического существа, а портрет женщины, у которой есть паспорт, есть муж, есть комната и прописка. Блоковская незнакомка не нуждалась в прописке, в комнате, в муже и даже в паспорте. Она романтический образ. Мечта. Миф.

- А я разве не образ, не миф?

- Ты домашняя хозяйка. В сознании твоей соседки по квартире ты отнюдь не идеальное существо. Для нее ты реальность. Такая же реальность, как кассирша в соседнем гастрономе, которая вчера обсчитала ее ровно на тридцать пять копеек.

- Может, блоковская незнакомка тоже была кассиршей?

- Нам не у кого об этом спросить. Блок давно умер. А литературоведы относятся к "Незнакомке" с подозрением. Она откуда-то приходит и куда-то уходит. Куда? А у кассирши есть адрес. У тебя тоже есть адрес. И поэтому не советую тебе прятаться в тумане. Туман - ведь это ненадолго. А реальность навсегда.

- Ты прав. Спрашивай. Я отвечу на все твои вопросы.

Я рассмеялся.

- Ты совсем как докладчик. В письменном виде тебе присылать вопросы или задавать устно?

Снова наступила пауза. Я выжал из тюбика краску и положил несколько пятен на холст, чтобы сделать более теплым фон окно с куском неба.

- Что же ты не задаешь свой вопрос?

- Боюсь, что ты на него не ответишь.

- Я ж тебя предупредила. Отвечу.

- Хорошо. Я задам тебе вопрос. Когда мы вернемся с тобой в свой век?

- Тебе разве тут надоело?

Я не ответил.

- Я сделаю из тебя гения. Знаменитого художника. Я перейду на твое полотно. А твой эскиз оставлю вместо себя Коле.

- И он согласится?

- Потерпит год или два. А потом я вернусь к нему.

- А что станет с портретом?

- Он исчезнет. И в газетах появится заметка о том, что его похитили и продали за границу какому-то частному коллекционеру. Устраивает ли это тебя?