Алексей Корепанов - Тени Марса

— Бейсбольная бита выстрелила, — проворчал Каталински, внимательно глядя перед собой.

— Примерно так, — кивнул Эдвард Маклайн. — А точнее — поскользнулся в собственной ванной на куске мыла. Перелом — и запрет на полеты. Навсегда.

Каталински покосился на командира, явно собираясь дать свой комментарий, но подавил в себе готовые вот-вот вырваться слова и вновь перевел взгляд на равнину, бегущую под округлый скошенный капот ровера. Вылетающие из-под колес мелкие камешки глухо стучали по днищу, и это были единственные звуки, нарушающие тишину, — электродвигатель работал практически бесшумно. Багровая мгла, окольцевавшая горизонт, придавала пейзажу мрачный и какой-то нереальный вид. Легкий ветер то и дело сменялся довольно резкими порывами, словно у бога войны ни с того ни с сего сбивалось дыхание. Словно он был то ли встревожен, то ли раздражен присутствием здесь чужаков...

Эдварду Маклайну все тут было в диковинку: фотографии и кадры видеосъемки — это одно, а реальный вид изнутри, вблизи — совсем другое. Но не то было у него настроение, чтобы зачарованно смотреть но сторонам и восхищаться неземной, в буквальном смысле, красотой иного мира. Странной была эта красота, тревожной; красивы узоры ураганов, когда наблюдаешь их с высоты, из кабины «бойцового сокола», — но не приведи Господь угодить туда, в эти нежные на вид гибельные завихрения...

Мысли вырвались-таки из запертой клетки и назойливыми молоточками стучали в висках командира «Арго»: «Только бы — живые... Только бы — живые...»

Он тщательно продумал все дальнейшие действия. Они доберутся до того злополучного входа внутрь Сфинкса и вновь, теперь уже вдвоем, попытаются открыть его. Не получится — пустят в ход буры, хотя надежды на них почти никакой — не те это буры. Ну, а потом — взрывчатка. Риск? Да, риск. Что, если произойдет обвал, рухнут ворота и придавят тех, кто, может быть, находится за ними. Хотя вряд ли, конечно, кто-то находится возле ворот. Гораздо вероятнее — в колодцах под плитами...

Ворота не устоят перед взрывчаткой — и тогда Лео останется возле них на страховке, а он, руководитель Первой марсианской, обвяжется тросом с альпинистским карабином, войдет внутрь и начнет методично обследовать каждый метр пола. Если ловушка вновь сработает и он провалится — инженер будет знать, где искать. Положит на ту коварную плиту дополнительный груз — баллоны, что лежат в кузове ровера. И когда плита под их тяжестью вновь откроет ловушку подопрет ее контейнерной рейкой. Соскользнет рейка — возьмет другую. Да, работа не из легких — Телом упирать рейку в плиту, а руками вытягивать из колодца трос с солидным грузом на конце, — но справиться с такой работой можно. Нужно справиться.,. Главное — чтобы ловушка не оказалась глубоким колодцем, не дающим тем, кто попал туда раньше, без страховочного троса, шансов на спасение. И оставалась еще уповать на пониженную силу тяжести, чуть ли не на шестьдесят процентов меньшую, чем на Земле. Пока летишь — можно попытаться зацепиться за стены, притормозить, замедлить падение...

О том, что принцип действия ловушек может быть совсем другим, Эдвард Маклайн старался не думать.

Леопольд Каталински остановил вездеход возле щели между плитами колоннады.

— Это здесь, командир.

Эдвард Маклайн поднялся с сиденья ровера, держа взрывчатку в руках, огляделся и задумчиво произнес:

— Странно... Угодить в единственную дыру... Теория вероятностей должна встать на дыбы, а потом грохнуться в обморок.

— Что такое теория, командир? — Инженер уже вытаскивал из кузова снаряжение. — Теории придумываем мы, люди, а реальной жизни наплевать на все наши теории. Она не знает наших теорий и распоряжается нами так, как ей заблагорассудится. Какова была вероятность того, что «Титаник» напорется на единственный айсберг чуть ли не во всем океане? Но напоролся же! Кто-то там, — он показал вверх, на мрачные облака, — любит подобные штучки.

— И все равно странно, — повторил Эдвард Маклайн.

В щель между плитами они спустились по тросу, привязанному к верхушке одной из утонувших в грунте колонн. Командир повесил на плечо дополнительные баллоны и моток троса, взял под мышку ящик с взрывчаткой и контейнерные рейки; инженер накинул на шею перехлестнутые шланги обоих буров, а довольно объемистую коробку системы питания и управления намеревался нести перед собой. Пускаться в путь с таким грузом было не очень удобно, но другого варианта они не придумали. Да, наверное, и не существовало никакого другого варианта.

Включив фонари на шлемах, они направились в сторону Сфинкса вдоль каменных стен, оставляя новые следы на пыльном полу, по которому до вчерашнего дня никто не ходил в течение долгих веков.

Они оба надеялись на милосердие Господа, хотя надежда эта была такой же слабой, как свет за их спинами, просачивающийся сквозь проем внутрь колоннады...

— Вдвоем здесь намного веселей, — сказал Леопольд Каталински через несколько минут, чтобы прервать молчание.

— Это была неудачная идея, — мрачно и невпопад отозвался Эдвард Маклайн фразой киногероев. — О чем вы, командир?

— Им не следовало лезть сюда...

— Но они же просто провалились! Они не собиралась никуда лезть...

— Знаю. — Эдвард Маклайн болезненно скривился и поудобнее перехватил ящик, прижимая локтем к боку готовые посыпаться на пол рейки. — Все знаю и все понимаю... и Алекса понимаю, и Флоренс... И сам бы точно так же поступил на их месте. Вероятно. Просто нам поставили две совершенно разные задачи: одна — чисто практическая, другая — познавательная. Вот и получилось... Ладно, что сделано, то сделано, ничего вспять не повернуть.

Ему вдруг с удивительной отчетливостью вспомнился давний вечер на земной базе в пустыне Юта. Он сидел в холле у телевизора, и вошла Флоренс... Из душа, в легком коротком зеленом халатике, удивительно гармонирующем с цветом ее глаз. Волосы ее были собраны в хвостик на затылке, и она выглядела совсем как девчонка, как школьница, и он сказал ей об этом. А она в ответ благодарно улыбнулась какой-то легкой, воздушной, необыкновенно светлой улыбкой и, присев на подлокотник соседнего кресла, начала нести милую чушь, наверное, прямо тут же и выдуманную.

Есть люди, говорила она, которые доживают до семидесяти—восьмидесяти лет, а потом все жизненные процессы у них начинают идти в обратную сторону: вместо того чтобы продолжать неумолимо дряхлеть, они молодеют. В девяносто лет бывшие восьмидесятилетние становятся семидесятилетними, а в сто — шестидесятилетними. Ей уже почти сто сорок, продолжала с улыбкой нести ахинею Флоренс, она прекрасно помнит, как строилась нью-йоркская подземка и монтировалась на острове Бедлоу Статуя Свободы, она видела Авраама Линкольна, ездила в первых автомобилях Форда и смотрела беззвучные черно-белые кинофильмы под аккомпанемент пианино; ей почти сто сорок — а выглядит на двадцать! Таких людей пока не очень много, говорила она, и самое главное — скрывать от других свои знания и память, чтобы не отпугнуть окружающих, а еще — чтобы избегать внимания докучливых ученых. Надо прикидываться наивной девчонкой, стараться ничем не выделяться среди других и молодеть себе дальше. А потом процесс вновь поменяет направление, а потом опять... Так она и путешествует от молодости к старости и обратно, туда-сюда, туда-сюда — и намерена продолжать подобную жизнь вечно. Или — пока не надоест... Он сидел тогда, почти не вслушиваясь в ее слова, и любовался ею, стосорокалетней долгожительницей с обликом школьницы, и, конечно, мог поймать ее на кое-каких противоречиях, но зачем? Ему нравилось то, как она говорит, иногда смешно морща нос, и он вовсе был не против того, чтобы она молодела и дальше, милая Флоренс Рок, повернувшая время вспять...