Михаил Корчмарев - Третье поколение

Строго-настрого наказал старикам золото поровну поделить да отправить сыновей восвояси, в иных землях счастья искать.

И пошел прочь с тяжелым сердцем, страшась, что как увидят вернувшиеся сыновья золото, у них и вовсе ум за разум зайдет, и станут они делить его кистенями да топорами.

Встал на пути волшебнику город. Несколько лет назад, проходя по нему, встретил ведун толпу женщин у ворот тюрьмы. Посочувствовал он им, плачущим, стал расспрашивать, как да за что мужья и братья их свободы лишились. Долго слушал, час от часу уверяясь: неправеден был суд, безвинные кару понесли. Прошел он сквозь запертые ворота, принялся по камерам и подземельям расхаживать, закованных в кандалы преступников расспрашивать. И снова вышло у него, что главные злодеи на свободе остались, а в тюрьме оказались не те. Если же кто и вправду был виноват, то раскаивался он в содеянном, клялся святыми именами, что исправился. И третью сторону выслушал волшебник: стражников да чинов судейских, но не увидел в них искренности и сострадания, и понял сколь несовершенны применяемые ими законы, и вознегодовал. Разрушил стены тюрьмы, запоры и кандалы ржой изъел, судейских и стражников глупыми сделал, как маленьких детей, чтобы заново жизни учились.

Вот возвращается он и видит: полгорода в руинах лежит, толпы разбойников уцелевшие дома осаждают, решают, брать ли их штурмом, а после спалить, или же сначала поджечь, а потом штурм начинать. Не успел маг слова волшебного молвить, чтобы беспорядок устранить, как получил сзади колом по голове. Очнулся в сточной канаве без книг ученых, без посоха, без одежды. Сильно разгневался, хотел совсем город с лица земли стереть, да одумался. Некого ему было винить, кроме себя самого; не было для жителей города кары страшнее той, какой они сами себя подвергли. И, не зная, как поступить, заморозил волшебник город и жителей его, надеясь вернуться туда позже, когда изучит все волшебные книги и поймет, что такое добро.

И век, и два, и три просидел волшебник в своей просторной и теплой пещере, читая книги умные и глупые, скучные и интересные, на разных языках написанные и вовсе не написанные, а только задуманные. До главного дошел: что такое жизнь человеческая, и это постиг. И понял он, что есть свет, и что есть тьма, что есть вода, и что огонь, и земля, и небо. Решил испытать науку свою. Идет он по лесу, видит — хижина охотника ему огоньком подмигивает. «Здесь и узнаю, сколько учение мое стоит», — решил волшебник и вошел в двери лачуги. Сидят за столом хозяин с хозяйкой и двое ребятишек.

«Не хочешь ли, уважаемый, узнать науку премудрую? — спрашивает волшебник. — Всем наукам наука». «Погоди, гость незваный, после побеседуем, голоден я», — отвечает хозяин. Поели, из-за стола встали, спать укладываться начали. Стал кудесник рассказывать про небо и солнце, дух и материю, время и пространство. Только слышит: спит хозяин, и жена, и дети его тоже отдыхают. Растолкал он тогда охотника, спрашивает: «Что ж ты?» «Притомился, верно, — говорит тот. — Завтра покалякаем», Дождался ведун утра, едва речь завел, охотника и след простыл. Всего-то и обронил на выходе: «Недосуг сейчас, не до болтовни — дело надо делать, зверя бить, семью кормить». С тем и ушел. «Когда ж науку слушать станешь? — подступился к охотнику волшебник ввечеру. — С работы — за стол, из-за стола — в постель, из постели — на работу. А я ведь тебя жизни хотел научить». «Так это и есть моя жизнь. Дадено мне умение зверя выслеживать, почто мне другое знание? И ответь-ка, сколько золота принесет мне твое учение? Мешок? Полмешка?» «Нисколько. Гроша ломаного не даст. Поймешь ты, что деньги вред миру приносят, и сам откажешься от них. И еще поймешь, что душа твоя в служанках у тела ходит, поскольку родится позже его; покуда она в росте на вершок прибавляет, тело на десять вытягивается. Только к старости и успевает душа в пору зрелости вступить, когда уж невмочь болезни да тяготы тащить по жизни, когда ему на вечный покой хочется». Рассмеялся охотник: «Ладно говоришь, да больно мудрено. Только я так понимаю: каждое умение и платой измеряется, а ты об оплате и не заикаешься. Значит, надобен тебе не я, а душа моя. Ступай с миром».

Выложил волшебник на стол две золотые монеты — плату за постой, и ушел ни с чем. Понял, что в природе людей Добро с добром путать, душу с телом сращивать, счастье деньгами измерять.

— Грустная сказка, — заговорил Малыш, когда Чарльз Диккенс замолчал. — Неправильная. У сказок обязательно конец хороший.

— А кто сказал, что сказка худо кончилась? — встрепенулся рассказчик. — Может, она еще и не кончилась вовсе, может, она только начинается? С этого места.

— С городом тем что стало? — спросила Гретхен. — С замороженным?

— Он сам по себе оттаял…

— А волшебник?..

— Вернулся в этот город, случайно попал к вам, сидит сейчас сказку рассказывает… — и Чарльз Диккенс расхохотался.

— Ты? — разом выкрикнули сразу несколько ребятишек.

— Я. Разве не похож?

— Нет… Тот старый должен быть… Умный…

— Да разве ж я дурак?

— Желание пусть выполнит. Фауст, миленький, у тебя есть желание? Загадай ему, пусть исполнит.

— Да нет у меня никакого особенного желания.

Фауст был обескуражен неожиданным поворотом не менее остальных. — Правда, хотелось бы, чтобы Гермина вернулась…

— Не знаю, кто такая Гермина, — сказал серьезно Чарльз Диккенс, — но, может быть, это она?.. — и указал на проем двери.

Девушка зябко передергивала плечами от холода, переступала с ноги на ногу. Маргарита сдернула с себя накидку, укутала ее.

— Я там лежала, — заговорила Гермина, смущаясь стольких ждущих взглядов, — и думала, и видела небо. Оно стало сначала фиолетовым, потом черным, а потом на нем появились светлячки. Звезды! Я видела звезды!

Все молчали.

— Врешь, — убежденно произнесла Гретхен. — Звездов не бывает.

— Погодите, — воскликнул Фауст, чувствуя, как в детях рождается ненависть к Гермине. — Пойдемте и посмотрим сами.

Они с Маргаритой взяли за руки Малыша и, ведомые Герминой, поднялись наверх. Откинув полог и выйдя наружу, Фауст застыл, пораженный удивительным зрелищем. Огромный черный купол покоился на недосягаемой высоте. Весь он был пронизан звездным светом, будто какой-то волшебник щедрой рукой рассыпал по бархатному покрывалу огоньки и заставил их мерцать. Малыш, высвободив руку у Маргариты, стащил с глаз повязку и тоже поднял незрячее лицо к выси.

— Там правда — звезды? — спросил он еле слышно у Фауста.

— Да, правда. Много-много. Разные, большие, маленькие.

— Да-да, я знаю, — шепнул Малыш. — Я их вижу…

Примечания