Питер Морвуд - Иван-Царевич

— Я и не ведал, что волки творог любят, — заметил он, когда волчица окончила трапезу. Облизнулась она и отвечала:

— Кто любит — кто нет. Я не больно люблю, но какая-никакая, а пища, без нее не проживешь. Для русского волка — все пища, что угрызть можно... Ну, будет языком-то чесать. Помнишь, я тебе обещалась на помощь прийти, когда и ожидать не будешь? Вот пришла отблагодарить за детеныша моего.

— А лошадушки где?

— На конюшню поспешают, да так, будто смерть сама за ними гонится. Хотя на сей раз нет...

— На сей раз?..

Волчица сверкнула на него желто-зелеными глазами и белоснежные зубы оскалила.

— Конина — тоже еда, Иван-царевич, добрая еда. Но на сей раз мы от нее откажемся. — Она поглядела на краюшку неба, виднеющуюся меж дерев. — Ну ступай, требуй своего коня, ты его честно заслужил. Да только послушай моего совета: нынче ночью глаз не смыкай, понял?

И, не сказав более ни слова, волчица скрылась в кустах.

Зато Баба-Яга никуда не скрылась. Неторопливо шагая лесом к жуткому забору, издали слышал Иван вопли и ругань. Правда, ничего нового из них не почерпнул.

Взойдя на конюшню, он, как всегда вежливо, поприветствовал старую хрычовку и справился о самочувствии лошадей. Они были все взмыленные, дико вращали глазами, но ни на что не жаловались, хоть некоторых и покусали малость за щетки. При виде Ивана все бочком-бочком разбрелись по яслям, будто он сам волк, а не человек, подчиняющий себе и птиц, и зверей, и насекомых.

— Знатно ты их вышколил, — встретила его Баба-Яга (голос ее был приветливей, чем он ожидал). — Ну что с тобой поделаешь, выбирай себе завтра поутру хорошего аль худого.

Она даже на улыбку расщедрилась, ежели слово такое уместно в применении к ее образине. Иван подумал бы, что ведьма смирилась со своим поражением, когда б не зло, витающее в воздухе, точно запах кипящего уксуса. Улыбка Бабы-Яги столь же неверна, как лед весенней порою, недаром волчица его предостерегала. Иван себе наказал глаз не смыкать ночью — благо, при здешних порядках это нетрудно. Даже когда Баба-Яга вышла из конюшни, он остался начеку, будто натянутая тетива.

Ужин ждал его под ведром, как обычно. Опять хлеб и творог, а к ним куриная ножка. Поглядел на еду и снова прикрыл. Хлебом и творогом он сыт на всю оставшуюся жизнь, а мяса под крышею Бабы-Яги и подавно в рот не возьмет.

Лучше уж поголодать напоследок.

Так и сидел впотьмах, опершись подбородком на рукоять сабли, а по теням и бликам, что метались в избушке, понимал, что не один он нынче бодрствует. Но Баба-Яга за день отоспалась, он же лишь самую малость соснул в лесу. Более всего настораживали Ивана звуки варева бурлящего. Свою доверчивость он оставил в прошлом, когда без оглядки верил в доброту всех людей. Теперь же, когда навидался злобы, порою бывал так же осмотрителен, как его любимая жена. Вполне в характере Бабы-Яги притвориться побежденной, отдать ему коня, а после заполучить его назад какой-нибудь бесовской уловкой. Содрогнулся он при мысли о том, что она ему уготовила, и посулил себе, покуда у нее гостюет, ни крошки, ни капли в рот не брать — будь то вино, чтобы вспрыснуть проводы, иль хлеб да творог в дорогу, будь они неладны.

Но курятина...

Он опять приподнял ведро, прикрывавшее пищу. Пахнет вкусно. «Не ешь мяса», — предостерегала его пчела. Он все думал, что она о человечине, но ведь это и так понятно, к чему предупреждать? Нет, не просто так положила ему Баба-Яга эту аппетитную ножку. Иван принюхался, и волосы у него дыбом встали. Ничего он не ведал о зельях и ядах, окромя того, коим обмазал оружье свое перед схваткой с Кощеем Бессмертным. Но теперь он знал наверное: курятину положила ему злодейка не чтоб накормить, а чтоб усыпить его.

Так усыпить, чтоб он боле не проснулся.

Глянул он в раскрытую дверь конюшни на избушку: что ж там такое варится ведьмино зелье иль каша в чугунке?

— Проголодалась бабулька, — послышался тихий тягучий голос.

Волчица оперлась передними лапами на окошко. Во тьме сверкали зеленые глаза. Лошади зашевелились, но заржать ни одна не посмела.

— Поспешай, Иван-царевич, коль рассвет хочешь увидать.

— Она что, отравить меня надумала?

— Добро бы только отравить... Так будешь выбираться отсюда иль разговоры станем разговаривать?

Не успела волчица спрыгнуть с окна, а Иван уж выскочил из конюшни.

— Она дозволила мне взять коня. Какого брать-то?.. Он помертвел, услыхав в ночной тиши знакомый звук. Кто-то нож точит. Что ж ему делать-то? Еще минута, и он кинулся бы отсюда прочь в любую сторону, кроме верной.

— Иль подождать, а? Присоветуй что-нибудь, — попросил он с отчаяньем в голосе.

Волчица впилась зубами в рукав его кафтана и прогундосила:

— Дождешься!.. Ступай за мной!

Она привела его на зады конюшни, куда он еще не заглядывал. Вдруг за кучей навоза разглядел он какой-то свет и в испуге выхватил саблю из ножен.

— Ох, не за ту руку схватила! — прорычала волчица, выпустив рукав.Спрячь, покуда не проткнул кого!

Ивану хватило ума убрать саблю в ножны и рассмотреть во тьме то, чего он так напугался.

Жеребенок!..

Огромные глаза, грива и хвост все в колтунах, тонкие ноги во все стороны разъезжаются. Совсем плохонький, но по стати видно: вырастет из него добрый конь.

— Ну, что скажешь?

Иван фыркнул, не подумавши, но тут же осадил себя под укоризненным взглядом жеребенка.

— Ты погоди, сгоряча не решай, — молвила волчица. — Слыхал небось, что в народе говорят: гнездо сокола не всегда чисто, а из червей бабочки выводятся.

— А седло? — без лишних возражений спросил Иван.

— Тебе ль меня про седло спрашивать? Кто из нас три ночи на конюшне спал?

Ругая себя дураком, притащил Иван то самое седло, которое в первый день на каурую кобылку возложил. К нему Баба-Яга уже приладила новые стремена взамен им перерезанных. А к седлу принес он подходящую сбрую. Жеребенок был еще невыезженный, но послушно позволил оседлать себя. Едва же достал царевич из-за пояса нагайку, тот прижал уши и оскалился. Хоть и было темно, успел Иван разглядеть, что зубы у него обыкновенные, а не клыки, как у прочих лошадей-людоедов. Он похлопал жеребчика по шее, как Бурку пропащего, и тихо сказал:

— Плетка не про тебя, а про хозяйку твою.

— Ты что ж, теперь стегать ее намылился аль погодишь маленько? — теряя терпение, спросила волчица. — Еще миг промешкаешь — пойдешь ей на ужин, попомни мои слова. Но уж я этого дожидать не стану. Я тебе сгодилась, а как ты моею помощью распорядишься — дело твое.

Спустя миг Иван остался наедине с жеребенком. Посмотрели они друг на друга, прислушались к ножовому лязгу да бульканью варева, доносящимся из избушки на курьих ножках.