Анастасия Галатенко - Нф-100: Адам в Аду

-- Вы что, все снимали? -- устало спросил Кривцов. Ответ был очевиден. Кривцов ушел на кухню и закрыл за собой дверь. Не спеша намолол кофе, засыпал в турку, поставил на огонь.

-- Там это... журналисты, -- сказал, заходя, Илюха. Крыса спрыгнула с его плеча на стол и принялась очищать его от хлебных крошек.

-- Я видел, -- сказал Кривцов. Он чувствовал, как стены каземата медленно удаляются, позволяя жить.

-- Они спрашивают, когда ты выйдешь.

-- Они что, мало услышали? -- взорвался Кривцов. -- Они теперь меня представят в таком виде, что все мои теории станут для почтеннейшей публики только поводом посмеяться. Да и не будут они про это спрашивать, теперь будут спрашивать только о Разумовском.

Звонок в дверь раздался одновременно с шипением убежавшего кофе.

-- Черт! -- бросил Кривцов и снял турку с огня. -- Открой, посмотри, кто там.

Илюха пошел открывать. С порога кухни вернулся, сгреб со стола Брунгильду и исчез за дверью. Кривцов насыпал сахару в кофе и тщательно перемешал. Весь мир его теперь был в этой чашке -- другого он не знал и знать не хотел.

Мир не пожелал остаться за дверью. В кухню вошла Жанна. За ней попыталась пройти журналистка, но Жанна, извинившись, закрыла дверь перед ее носом.

-- Где Илья? -- спросил Кривцов.

-- Развлекает журналистов. Как ты?

-- Меня обвиняют в убийстве и поджоге. К тому же я только что сознался в незаконной экстракции. Лучше не бывает.

-- В незаконной экстракции виновата я, -- тихо сказала Жанна. -- Это ведь я принесла тебе Ро...

-- Причем тут твой Ро? -- хмыкнул Кривцов. -- У меня тут шесть лет жил Разумовский. Я шесть лет ставил на нем опыты. По сравнению с этим твой Ро -- такая мелочь, что даже упоминать его не стоит.

-- Ты?.. Но как же ты...

Она растерялась. Присела на табурет рядом.

Кривцов с удовольствием смотрел на ее смущение. Она думала о чем-то, на лице застыло растерянное выражение лица, и вдруг кристалл ее полыхнул голубым. Кривцов сообразил, что это -- первый раз за долгое время, когда он увидел чей-то кристалл. Не то, чтобы ему не хватало кристаллов -- по правде говоря, от них начинало подташнивать -- но все же.

Звонок в дверь разрушил тишину и спугнул сияние.

-- Где он? -- раздался требовательный голос из-за двери. -- Кто вы все? Пустите меня к нему!

Кривцов уронил голову на руки.

Ольга вошла в кухню и бросилась к Кривцову.

-- Венечка! Венечка, я приехала! Я плюнула на все, я решила, что сейчас тебе нужнее! Кто вы? Дайте воды, не видите, что ли, человеку плохо!

Кривцов поднял голову, посмотрел на Ольгу невидящим взглядом. Ее кристалл горел ржавчиной, а голос обрушился лавиной.

-- Господи, сколько же вас на меня одного! -- простонал он. -- Уйдите все! Дайте дышать!

-- Венечка... -- Ольга перевела взгляд на Жанну, потом снова на Кривцова. -- Венечка, любовь моя, но как же... Я ехала...

-- Я тебя не просил приезжать! -- крикнул Кривцов. Его стены вернулись и давили со всех сторон, они кричали женскими голосами, опутывали цепями, рвали на части, а потолок давил, прижимая к полу. -- Уйди! Оставь меня! Дышать...

Кривцов схватил чашку с кофе и запустил в стену. Та пошатнулась. Раздался звук обвала. Кривцов рванулся посильнее, стараясь вырваться из пут. Загрохотало громче. Посыпались камешки с потолка. Кривцов закрыл голову руками и сжался в комок. Он по-прежнему не видел выхода, а камни летели прямо в него. Его заваливало.

-- Дышать! -- прохрипел он.

Когда обвал закончился, он лежал, прижав колени к груди, на кухонном полу в луже остывшего кофе. Рядом никого не было.

Кривцов встал и огляделся, боясь увидеть руины своей темницы или хотя бы каменную осыпь. Но на полу лежали только осколки чашки.

Из комнаты донеслись голоса. Кривцов почувствовал новый приступ ярости. Хватит с него на сегодня. Сейчас он выгонит их всех. Это его дом, и распоряжается здесь он.

Кривцов распахнул дверь в кухню и вышел в коридор. Он шатался и придерживался руками за стены, но был полон решимости разогнать всех собравшихся к чертовой матери.

Однако планам его не суждено было сбыться.

Уже на пороге комнаты его догнала трель звонка. Кривцов не двинулся с места. Однако кто-то забыл запереть замок, и теперь дверь открывалась сама.

Мимо вжавшегося в стену Кривцова прошли три человека -- среднего роста, черноволосые, с одинаковыми монголоидными чертами лица.

Голоса в комнате оживились, потом затихли совсем. Кривцов поднял голову и увидел, как один из роботов приветствовал журналистов:

-- Эта штука работает? -- он показал на камеру, и Кривцову показалось, что с левой рукой у него проблемы. -- Отлично. Пишите. Я Александр Левченко, и я хочу сделать заявление.

21. Ро

Левченко усадили на диван, нехитрые Кривцовские пожитки сгребли в угол. Теперь камера и семь пар глаз смотрели на него.

Левченко говорил. Так, словно готовился к этой речи всю жизнь.

Ро знал, что это не так. Решение вернуться к Кривцову было принято час назад в больничной часовенке и было вызвано отчаянием.

-- Меня зовут Александр Левченко. Кто-то из вас, должно быть, помнит меня. Шесть лет назад я позволил себе выступить против вошедшего в моду бессмертия. Я считал, что личность, законсервированная в оболочке, неизменная и не имеющая потенциала для роста -- личность несчастная. Мои выводы подтвердили не только эксперименты, но и волна эвтаназий, прокатившаяся по рядам бессмертных. Меня послушали. Мне поверили. Потом меня убили -- в глупой заварушке.

Левченко сделал паузу. Разумовский сжал кулаки. Кривцов опустил глаза.

-- Но получилось так, что я остался жив. Не знаю, кто и зачем прошил меня, но я благодарен этому человеку. Я должен был вернуться, потому что мое дело не закончено. Тогда, шесть лет назад, я мог ошибаться. Мой друг и коллега, -- легкий кивок в сторону Кривцова, -- говорил мне: "Саша, ты можешь ошибаться! Не будь так настойчив, оставь себе право на ошибку". Но я настаивал. Я боролся. Нейрокристаллизация была очень популярна, бессмертие -- желанно, а индустрия нейрокристаллов -- доходна, но тем не менее мне удалось добиться своего. Я добился запрета на экстракцию нейрокристаллов. Я вернулся и вижу, что я не ошибался тогда. И вижу, что добился слишком немногого.

Снова пауза. На этот раз никто не пошевельнулся. Все ждали продолжения.

-- Мы запретили бессмертие, но превратили личность в вещь. Мы соревнуемся, у кого больше стоит душа. Мы не видим человека, только синее, белое или ржавое. На выставках, в музеях, даже в храмах мы смотрим на выпотрошенные чужие души, оцениваем их, и стремимся только к тому, чтобы потомки, взглянув на нас, сказали: "Да, великий был человек". Совершенно упуская из виду, что слово "человек" будет значит для них что-то совсем другое.