Рэй Брэдбери - Сборник 5 МЕХАНИЗМЫ РАДОСТИ

Я показал ей новую шапку.

Она посмотрела на мою голову:

– Да не эту! Вашу!

– Ой! – Я, покраснев, сорвал с головы кепи.

Теперь у меня было по шапке в каждой руке. Женщина крутила ручку. «Музыка» играла. Дождь заливал мне лоб, глаза, рот.

На дальнем конце моста я остановился, чтобы принять трудное решение: какую из шапок взгромоздить на мокрую голову?

В следующие несколько недель я часто проходил по мосту, но там либо стояла старая пара с шарманкой, либо вообще никого не было.

В предотьездный день жена стала упаковывать новую шапку вместе с моими.

– Спасибо, не надо, – сказал я. – Пусть полежит на каминной полке.

Вечером управляющий гостиницей зашел к нам в номер с бутылкой. Говорили долго и хорошо, засиделись допоздна. Пламя веселым оранжевым львом играло в камине, бренди – в бокалах. На мгновение все замолчали, вероятно, почувствовав, как тишина мягкими белыми хлопьями падает за окном.

Управляющий, держа бокал, смотрел на бесконечное кружево, потом перевел взгляд вниз, на серые ночные плиты, и вполголоса произнес:

– "Нас осталось совсем немного".

Я взглянул на жену, она – на меня.

Управляющий заметил:

– Так вы знаете его? Он вам тоже говорил?

– Да. Но что это значит?

Управляющий глядел на темные фигуры и прихлебывал бренди.

– Раньше я думал, что он участвовал в заварушке, и что членов ИРА3 осталось совсем немного. Но нет. А может, он хочет сказать, что мир богатеет и нищих становится все меньше. Или пропадают люди, которые умели смотреть и откликаться на просьбу. Все заняты, мельтешат, всем некогда вникать. Но я думаю, все это чепуха и накипь, слюни и сантименты.

Он отвернулся от окна:

– Так вы знаете «Нас осталось совсем немного»?

Мы с женой кивнули.

– И женщину с ребенком?

– Да, – сказал я.

– И ту, у которой рак?

– Да, – сказала жена.

– И человека, которому нужен билет до Корка?

– Белфаста, – сказал я.

– Голуэя, – сказала жена.

Управляющий грустно улыбнулся и вновь поглядел в окно.

– А пару с шарманкой, которая не играет мелодию?

– Раньше-то хоть играла? – спросил я.

– В моем детстве – уже нет.

Лицо управляющего омрачилось.

– Знаете нищего с моста О'Коннелла?

– Которого? – спросил я.

Однако я знал которого, потому что смотрел на каминную полку, где лежала шапка.

– Видели сегодняшнюю газету? – спросил управляющий.

– Нет.

– "Айриш Таймс", маленькая заметка в нижней половине пятой страницы. Похоже, он устал. Выбросил концертино в реку. И прыгнул следом.

Так он был вчера на мосту! А я оставался дома!

– Бедолага! – Управляющий невесело хохотнул. – Какая смешная, страшная смерть. Дурацкое концертино – терпеть их не могу, а вы? – падает вниз, как больная кошка, нищий летит следом. Я смеялся и сам стыдился этого смеха. Да. Тела так и не нашли. Пока ищут.

– Господи! – вскричал я, вскакивая. – О, черт!

Управляющий смотрел на меня, дивясь моему волнению.

– Вы ничем не могли бы ему помочь.

– Мог! Я ни разу не дал ему даже пенни! А вы?

– Если вспомнить, да, тоже ни разу.

– Но вы еще хуже меня! Я сам видел, как вы носитесь по городу, раздавая монетки направо и налево. Почему, почему не ему?

– Наверное, мне казалось, что это перебор.

– Да, черт возьми! – Я тоже стоял теперь у окна, смотрел на кружащий снег. – Я думал, непокрытая голова – прием, чтоб меня разжалобить! Дьявол, через какое-то время начинаешь думать, что все – только уловки! Я шел зимними вечерами под проливным дождем, а он пел, и мне становилось так зябко, что я ненавидел его до дрожи. Интересно, со сколькими людьми получалось так же? Вот почему ему никто не подавал. Я думал, он такой же профессионал, как и все. А может, он был настоящий бедняк и только в эту зиму начал просить подаяния, продал одежду, чтобы купить еды, и очутился на улице без шапки.

Снег падал быстрее, скрадывая фонари и серые статуи под ними.

– Как их различить? – спросил я. – Как узнать, кто честный, а кто – нет?

– Беда в том, – сказал управляющий тихо, – что никак. Многие попрошайничают так давно, что очерствели, забыли, с чего все начиналось. В субботу была еда. В воскресенье кончилась. В понедельник они попросили в долг. Во вторник стрельнули первую спичку. В четверг – сигарету. А через несколько пятниц оказались перед дверями отеля «Ройял Иберниен». Они не смогут объяснить, что с ними произошло и почему. Одно точно: они висят над обрывом, цепляясь кончиками пальцев. Может, тому бедолаге с моста О'Коннелла наступили на руки, и он отпустил хватку? Что это доказывает? Нельзя замораживать их взглядом или смотреть мимо. Нельзя убегать и прятаться. Можно только давать всем без разбору. Если начнешь проводить градации, кто-нибудь обидится. Я жалею, что не подавал слепому певцу всякий раз, как проходил мимо. Ладно. Ладно. Будем утешаться, что дело не в наших шиллингах, а в его семье или прошлом. Теперь не узнаешь. В газете нет даже имени.

Снег бесшумно сыпал за окном. Внизу поджидали тени. Трудно сказать, снег делал овец из волков или овец из овец, мягко укутывая их плечи, спины, их платки и шапки.

Минуту спустя, спускаясь в нездешнем ночном лифте, я обнаружил, что держу в кулаке новую твидовую шапку.

В рубашке, без пиджака, я шагнул в ночь.

Я отдал шапку первому подошедшему. Не знаю, пришлась ли она впору. Все деньги, что были в моих карманах, мгновенно разошлись по рукам.

Тогда, одинокий, дрожащий, я внезапно поднял глаза. Я стоял, и мерз, и пытался сморгнуть снежинки, бесшумный слепящий снег. Я видел высокие окна отеля, свет, тени.

Как там у них? Горят ли камины? Тепло ли? Кто эти люди? Пьют ли они вино? Счастливы ли они?

Знают ли они хотя бы, что я здесь?

Смерть и дева

Далеко-далеко, за лесами, за горами жила Старушка. Девяносто лет прожила она взаперти, не открывала дверь никому – ни ветру, ни дождю, ни воробьям вороватым, ни мальчишкам голопятым. И стоило поскрестись к ней в ставни, как она уже кричит:

– Пошла прочь, Смерть!

– Я не Смерть! – говорили ей.

А она в ответ:

– Смерть, я узнаю тебя, ты сегодня вырядилась девочкой. Но под веснушками я вижу кости!

Или кто другой постучит.

– Я вижу тебя, Смерть, – бывало, крикнет Старушка. – Ишь, точильщиком притворилась! А дверь-то на три замка да на два засова закрыта. Залепила я клейкой бумагой все щели, тесемками заткнула замочные скважины, печная труба забита пылью, ставни заросли паутиной, а провода перерезаны, чтобы ты не проскользнула сюда вместе с током! И телефона у меня нет, так что тебе не удастся поднять меня среди ночи и объявить мой смертный час. Я и уши заткнула ватой: говори, не говори – я тебя все равно не слышу. Вот так то, курносая. Убирайся!