Владислав Виногоров - Повстанец

Камера? Нет, приемная. Два стола, стулья вдоль стен и ни одной живой души. А дверь хорошая, металлическая. Такую не выломаешь. Этаж, конечно, первый, и решеток на окнах не видно, но у стекол очень знакомый голубой отлив — бронированные. И на рамах нет даже следов каких-нибудь запоров: не предназначено это окно для того, чтобы его открывали. Мои соратники по несчастью воровато озираются. Нужно их быстро приободрить, а заодно и проинструктировать.

— Не дергаться! — Я с трудом узнаю свой голос, настолько он сел. — Задержание незаконное, и долго оно продолжаться не может. На вокзале нас видели, так что через какой-нибудь час начнется скандал.

А сам я в это верю? Что такое СБ и как оно работает, я знаю прекрасно.

— Здесь ни о чем не говорить, если вызовут на допрос — требовать адвоката и не отвечать без него ни на какие вопросы. Кроме того: мы несовершеннолетние, а значит, на допросах обязаны присутствовать родители. Всем все понятно?

Ребята молча кивают. Надеюсь, что поняли. А теперь нужно усесться на стул и подумать. Крепко подумать, что делать, если мне предъявят записи нашего трепа в Столице. Интересно, мне предложат сотрудничество или сразу шлепнут? Да о каком сотрудничестве может идти речь? На что оно им? Выловить тех, которых не было на съезде? И какой из меня помощник? Кроме того, ловить-то никого не придется — сами через несколько лет попадутся, никуда не денутся. Вот Ленус может быть им интересен. У него деньги. И немалые. Пожалуй, может и выкрутиться, если хорошего отступного предложит…

Дверь с противным скрипом открылась. В проеме, вопреки моим ожиданиям, показалась миловидная девушка с переносным компьютером под мышкой, а следом за ней вошел седой мужик. Вполне добродушный по внешнему виду. Добродушный? Эсбэшник? Да что со мной такое? Выискиваю лазейки, которых нету? Прекратить истерику! Я же главнокомандующий повстанческой армии! Если я отсюда выберусь, а я постараюсь отсюда выбраться, то я этого «добродушного» очень крепко возьму за жабры! Так крепко, что он проклянет тот день, когда меня встретил!

— Здравствуйте, детишки! — Улыбка до ушей. Эдакий дедушка, который решил побеседовать с внуками на сон грядущий.

— Здравствуйте, говорю! — Улыбка еще шире, хотя секунду назад казалось, что это невозможно. — Что же вы такие невежливые?

— А с чего быть вежливым? — Понимаю, что надо молчать, но не выдерживаю. — Хватают, заталкивают в машину, везут куда-то, запирают где-то. Тут уж не до вежливости. Тут мне адвокат нужен. А также крайне недурственно пообщаться с журналистами будет. Кстати, имя ваше мне тоже узнать будет интересно, как и имена тех, кто нас хватал. И недурственно сообщить родителям, а то нехорошо получается — незаконное задержание несовершеннолетних, без уведомления родителей.

Не думаю, что я произвел на него какое-то впечатление. Просто захотелось высказаться. Наверное, зря.

— Родители ваши уже едут. — Улыбка-то какая слащавая у мерзавца. — Чтобы переодеть вас из ваших тряпок в нормальную одежду. А адвокат вам не нужен. Мы вас пригласили для беседы.

— Для беседы приглашают не так. — Я не могу скрыть своего раздражения. — А теперь мне хочется услышать основание для нашего задержания.

— Ну, раз ты так настаиваешь, Санис. — Опять улыбка. — Президент сегодня утром подписал указ о роспуске вашей организации…

— Мы зарегистрированы как молодежное объединение. Так что ничего не выйдет, — это уже Ленус.

— Вы занимаетесь противозаконной деятельностью! — Проняло служивого, ишь как побагровел. — И мне насрать, как вы там зарегистрированы! У нас в Городке этого не будет! И в Столице тоже!

Заперхал. Достал платок, утерся. Довели дедугана. Неужели сам начальник управления нас вниманием почтил? Что же такое произошло?

— Вот указ, — протягивает мне бумагу. . — Прочитайте и распишитесь.

Указ Президента гласит, что наша организация занимается деятельностью, направленной на изменение конституционного строя (кто бы мог подумать?), и потому должна быть распущена незамедлительно (ага, щаз!). Все активы организации переходят в ведение городских или региональных властей (пусть переходят, мне не жалко), а члены организации должны быть поставлены на учет в подростковом отделе полиции. Далее имеется место для подписи, где сказано, что я, как руководитель, подписываю этот документ, тем самым добровольно объявляю о самороспуске своей организации и обязуюсь впредь не заниматься противозаконными действиями.

Идиотизм! Как кошку можно заставить сожрать горчицу, не используя грубого принуждения (заталкивания вышеозначенной горчицы непосредственно в пасть) и явного обмана (горчица спрятана внутри куска мяса)? Очень просто: смазать ей горчицей задницу! Тогда она будет мяукать и вылизываться — то есть жрать горчицу добровольно и с песней. Так вот, хрен им на всю морду, как говаривал мой папа. Настоящий папа.

— Я это подписывать отказываюсь, — бросаю бумажку на стол. — Если больше вопросов нет, то я бы хотел незамедлительно покинуть данное помещение.

— Как это — не будешь подписывать? — взревывает эс-бэшник. — Да я…

— Что? — издевательским тоном осведомляется Ленус. — Рукоприкладство? Мы не возражаем. Журналисты, я думаю, тоже возражать не станут, когда мы им об этом расскажем.

— Заткнись, сопляк! Ты с кем разговариваешь? Мало вас в детстве пороли! Я…

Есть! Отлично! У меня камень свалился с души. Раз так орет, то это означает только одно — нету у них записей наших разговоров! Нету у них на нас ничего! НЕТУ! А Президент, как обычно, обгадился. Скорее, не сам он, а кто-то из окружения. Но насколько бездарно все сделали. Противно смотреть.

Эсбэшник уже наорался вволю и отдыхает. Сейчас будем издеваться.

— Если я этот обрывок бумаги не подпишу, то что произойдет? — Мне же необходимо быть в курсе своей ближайшей судьбы.

— Да я тебя сейчас…

— Хватит! — Пора брать инициативу в свои руки. — Если ты меня сейчас хоть пальцем тронешь, то в самом лучшем случае пойдешь на пенсию, а в худшем — окажешься в одной камере с нашим мэром. Я вынужден повторить: что произойдет, если я этого подписывать не буду?

— Все равно закроем, но ты будешь отмечаться в полиции каждый день!

— Меня этот вариант вполне устраивает, — небрежно бросаю я и поднимаюсь. — А теперь соблаговолите распорядиться о том, чтобы нас незамедлительно выпустили.

— Ну уж нет! В этих тряпках, — это он, надо полагать, о форме, — ты отсюда не выйдешь! Вот родители приедут — им тебя и отдам.

— Прекрасно, — холодно говорю я. — Девушка, насколько я вижу, не в форме. Ей-то уйти можно?

— Можно! — И уже тише секретарше: — Выведи ее отсюда.