Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

– Профан, – фыркнул влетевший в форточку Достоевский, оказавшийся еще и академиком Спадниковым в венке из плюща. – Геродот злокозненный. Ужо будет тебе эскалоп с эстрагоном!

Плакат испугался, сбросил корифея, выгнулся наподобие паруса и стал алым, гребцы-полковники налегли на весла, Олег Евгеньевич встал у мачты, ожидая, когда запоют сирены, и понял, что вот-вот задохнется – день котами не только кончался, но и начинался.

– Уйди, – велел историк взгромоздившемуся на хозяйскую грудь рыжему Егору, – или дай телефон.

Кот предпочел уйти, Шульцов набрал полковника и как мог сдержанно объяснил, что ловить нечисть он сегодня не может по причине важной встречи и просит перенести визит к Козлодоеву, то есть, конечно же, к Карамазову на четверг.

5

При виде Петраго-Соловаго перед глазами вставала кинематографическая «Россия 1913 года» с твердыми знаками, Фаберже, конфетко-бараночками, французской булкой и немного Распутиным. Агриппа Михайлович был могуч и аристократичен от знаменитой николаевской бородки до галстука с золотой высокодуховной булавкой. Судя по визиту на территорию противника и протянутой руке, корифей был настроен на что-то вроде мира. Как и Шульцов.

Рукопожатие вышло значительным и столь исполненным перстней, что историку показалось, что он оцарапался.

– Прошу садиться, – Петраго-Соловаго распоряжался в чужом кабинете, будто в своем. – Ваш руководитель уверял, что вы хорошо знаете его погребок. Я пью «Мартель». От пристойного и выше.

– Этот коньячный дом знают многие, – поддержал разговор Шульцов, с трудом оторвав взгляд от придавившего соловагинский галстук Царь-колокола. – Я о нем прочел в «Капитальном ремонте».

Развалившийся в кресле барин ждали, когда им подадут, но Олег Евгеньевич в половые не нанимался. «Мартель» у директора, само собой, водился, у него водилось все, что дарят уважаемым мужчинам, однако первым историк достал австралийский шираз.

– Порой мне кажется, что Дионис покинул Европу: в Австралии дурных вин просто нет, а в Старом Свете случаются. – Шульцов улыбнулся как мог светски и вытащил уже коньяк. – У нас разные вкусы, будет правильно, если каждый позаботится о себе сам.

О себе Агриппа Михайлович заботиться умел просто великолепно.

– Вы удивлены моей лояльностью? – вопросил он, элегантно согревая бокал. – Я не могу долго сердиться на хорошеньких девиц, а ваша дочь, в отличие от ее подруги, прелестна. Я бы на вашем месте запретил Софье общаться со столь вульгарным созданием.

– Вы так думаете? – уточнил Шульцов, не далее как вчера созерцавший фото младшей внучки Агриппы Февронии в розово-черных лосинах и с кольцами в носу.

– Да, – подтвердил собеседник, – я имею обыкновение говорить что думаю. Конечно, руководство университета недовольно сорванной лекцией, я бы сказал, очень недовольно, но кто мешает ее повторить? Более того, я буду рад видеть на ней не только вашу дочь, но и вас. Мы могли бы поговорить о наших византийских корнях, в конце концов, борьба с ложной генетической памятью – наш прямой долг.

– С ложной? – Дионис все ж оставил Шульцова не до конца, будь иначе, историк бы подавился.

– Нам внушили, что мы азиаты, скифо-монголы, и это убеждение закрепилось на генетическом уровне, в то время как мы – наследники и преемники Афин и Спарты. Впрочем, вы ведь немец… В каком году ваши предки прибыли к нам?

– Простите?

– Этот город надо переименовать в Петрополь, – Петраго-Соловаго решил, что напиток достаточно нагрелся, и пригубил. Пить коньяк он умел, и вряд ли это была генетическая память. – В крайней случае, в Петроград, что и было сделано, когда мы решили отмежеваться от потомков вандалов.

– Я занимаюсь античностью, Первая мировая не мой профиль.

– Образованный человек должен знать мировую историю, – отрезал защитник Феодоры. – Значит, договорились. А ведь я давно собирался с вами связаться… Как с наследником Спадниковых. Мой дед в юности ухаживал за одной из теток вашего покойного патрона, я хочу выкупить их тройной портрет работы Серебряковой, а заодно пару других работ. Они написаны на даче, где мой дед тоже бывал…

– Простите, я не торгую картинами.

– Разумеется. Но речь об истории моей семьи, а память, генетическая память…

Дальше стала скучно, мерзко и понятно. Петраго-Соловаго в самом деле любил антиквариат, а спадниковские картины казались легкой добычей. Ну как же не отдать Серебрякову за даже не отсутствие неприятностей, за допуск дочки к телу, по самый галстук погруженному в жидкость большого кино. Тело в успехе не сомневалось, но ему нравилось слушать собственный голос, и оно вещало. О духовности, преемственности, истинной культуре и борьбе с мрачными наследиями.

– Я подошлю транспорт, – закончивший речь корифей глотнул коньяку, – завтра, часов в семь.

– Нет.

– Вам удобней другое время?

– Я не отдам картины, – твердо сказал Шульцов и на всякий случай добавил: – И не продам.

Олег Евгеньевич ставил культуру Запада выше восточной, а охватившую мир япономанию не одобрял, но его отношение к учителю сделало бы честь лучшему из японцев. Вдова Спадникова знала, кому оставить набитую памятью квартиру.

– Вы своеобразны, – Петраго-Соловаго поставил бокал, – теперь я не удивляюсь поведению вашей дочери.

Теперь он не удивлялся, теперь он угрожал. Умело, можно даже сказать, профессионально. Альтернативой отданным картинам было не только многоступенчатое покаяние с более чем вероятным отчислением, но и иск о защите чести и достоинства, который в случае принятия закона об оскорблении творцов и творчеств мог перерасти в нечто более серьезное. Особенно если вскроется связь Софьи и Марии с экстремистскими организациями. Агриппа Михайлович не мог позволить оскорблять великую культуру и государственность в своем лице. Олег Евгеньевич не мог предать Спадникова и Соню.

– Что ж, – подвел черту внук чекиста, – я вас понял, а вы не поняли ни меня, ни положения вашей дочери.

– Отчего же, – возразил Шульцов, – вас я прекрасно понимаю, но не могу требовать от Сони того, на что не пойду сам.

– У вас будут проблемы.

– Далеко не первые в моей жизни.

– Если вы полагаете, что ваша крыша вас не кинет, вы просто… банальный лох.

– Если вы полагаете, что защитник культурных ценностей может угрожать историку, используя жаргон, вы равно не разбираетесь ни в литературе, ни в истории. У меня нет покровителя, кроме того, кто даровал миру дельфинов.

– Что за чушь!

– Для обладателя генетической памяти вы знаете удивительно мало. Видимо, это признак деградации.