Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

Обличения прервала вскочившая Машка, ринувшаяся отстаивать бурное прошлое любимой императрицы. Корифей отрезал, что обделенные внешностью и манерами кухаркины дочки из зависти всегда готовы облить грязью аристократа, и тут уже взвилась Соня.

– Я сказала… сказала, что прошлое Феодоры, кроме враждебного к ней Прокопия Кесарийского, подтверждено и другими источниками, и вообще… Лучше родиться умничкой-циркачкой, чем дурой и носительницей гемофилии…

– Ты это тоже озвучила?

– Нет, я сказала, что надо учить матчасть, и нас выгнали…

– Что вы бросили с порога?

– Машка, что в Гугле нынче не банят, а я посоветовала сходить в библиотеку.

– «Какая библиотека в три часа ночи», – пробормотал Шульцов. Кого Петраго-Соловаго видит на посту председателя вожделенной комиссии и сколько рассчитывает иметь с киношников за разрешающий съемку автограф, было ясно. Как и то, что встреча с оскорбленным величием обещает стать веселой. – Все, Лапа, мне в самом деле должны звонить.

– Пока. Па, ты только маме не говори… Если что, я переведусь или устроюсь на работу.

– Ты будешь охотиться, – процитировал Шульцов и отключился.

Директор позвонил через четверть часа. Петраго-Соловаго выразил желание приехать в институт, а Николай Иванович по счастливому стечению обстоятельств именно это время избрал для выгуливания заокеанских гостей.

– Мой кабинет и мой бар в вашем распоряжении, – начальственной благости просто не было предела. – Меня не будет, так что препоручаю вас Дионису. Встреча должна быть полезной и конструктивной. Агриппа Михайлович это понимает, а вы?

Шульцов понимал. Молотов тоже понимал, когда чистил зубы перед встречей с Риббентропом.

4

Здравый смысл требовал узнать о человеке, с которым сцепилась Соня, как можно больше. Шульцов начал со справочника. «Слава Северной Пальмиры» усердно перечисляла творения Петраго-Соловаго, а также собранные им звания и награды. Шульцов пробежал глазами немалый список, протер очки, прочитал еще раз и полез в книжный шкаф. Сборник повестей о помогавших чекистам до, во время и после войны сперва пионерах, а потом комсомольцах стоял на месте. На месте было и авторское посвящение героическому деду Михаилу Абовичу Капанадзе, с которого будущий корифей клялся «делать жизнь». Шульцов вернулся к справочнику – ранние произведения, равно как и дед-чекист, в нем не значились, зато вовсю сияли имперским золотом благородные предки. Оказывается, Петраго-Соловаго были в неучтенном родстве с Рюриковичами, а фамилию, которая была слишком известна, дворянский дед корифея сменил в 1926 году. И сделал это столь изобретательно, что кровавые опричники остались с носом, зато люди просвещенные сразу понимали: перед ними представитель истинной русской, допетровской аристократии. Олег Евгеньевич поморщился и, пробормотав «я не Живаго, я не Мертваго, я не Петраго, не Соловаго», включил компьютер.

Повести, которые в самом деле были хороши, выложить в Сеть никто не удосужился, зато историк ознакомился с соловагинскими пьесами, сценариями и законодательными инициативами. Вишенкой на торте стала трехлетней давности статья, неприятно хамская по тону, но полная занятных подробностей. Оказывается, Петраго-Соловаго в 90-х водил дружбу с известным криминальным авторитетом, периодически жалуясь тому на обидчиков. Обидчикам, правда, дозволялось откупиться: оскорбленный Агриппа брал деньгами, услугами, но всего охотней антиквариатом, отдавая предпочтение «серебряному веку». Мир переменился, авторитет закономерно сел, Агриппа Михайлович не менее закономерно с его горизонта исчез, не дождавшись пения хотя бы первого петуха. Обидчивости он, тем не менее, не утратил, как и тяги к прекрасному, но круг общения поменял, сделав ставку на власти предержащие.

Дело пошло, Агриппа Михайлович успешно доил бюджет и блистал на элитарных сборищах, не забывая пускать полученные средства и площади в оборот. Первым его детищем стал пресловутый «Светоч», последним на момент написания статьи – общенародный историко-кулинарный проект «Боярский стол», призванный дать отпор чужеродной шаверме и возродить блеск, который мы потеряли. То, что стол был всего лишь боярским, проникновенно шептало о скромности учредителя-Рюриковича. Умилиться мешали логотип – наглый мордастый каравай с усами-колосьями, разлегшийся на выполненной допетровской вязью надписи «ВСЕМУ ГОЛОВА!» – и то, что соловагинские забегаловки успели слопать две библиотеки, детские ясли, музей-квартиру гремевшего в России 1913 года тенора и добрую дюжину вполне пристойных кафе и столовых. Дотошный историк поискал опровержение статьи, но такового не обнаружилось, хотя абстрактных громов и молний в адрес замахнувшихся на великого Агриппу ничтожеств и завистников имелось в избытке. Равно как и хвалебных рецензий, одну из которых Олег Евгеньевич поначалу принял за памфлет.

Обещанный к осени шедевр под интригующим названием «Ангел в форточке» повествовал о загнанных в спецприют дворянских сиротках, коих ждановско-бериевские опричники сперва заставляли красть у ленинградцев предметы искусства, а потом перебили. Под видом ликвидации застигнутой на месте преступления банды грабителей. Уцелел лишь один, вспомнивший слышанную в колыбели молитву и на глазах потрясенных энкавэдэшников исчезнувший в столбе света, что ворвался сквозь форточку во тьму залитой кровью квартиры бывших князей Маратовых. Куда девалось бесценное колье, что сжимал в руке спасенный, рецензент не сообщил, но обнадежил, что Петраго-Соловаго задумал тетралогию.

Подошли коты, заявили протест: они желали спать, а бодрствующий хозяин им мешал. Шульцов отбыл гладильную повинность и отправился в спальню. Ему снилась школа с зелеными партами, фиолетовыми чернилами и двойкой по литературе. Олег Евгеньевич помнил, что он – доктор наук и никакой аттестат ему не нужен, однако красная запись в дневнике не исчезала, как и здоровенный плакат, на котором Петраго-Соловаго жестом вождя мирового пролетариата указывал дорогу к ресторану. Нужно было взять топор и срубить это безобразие под самый корешок. Увы, на топоре сидел криминальный авторитет в княжеском колье и плакал, потому что его бросили, а он опаздывал на поезд и не хотел становиться Анной Карениной. Сердобольный Шульцов попробовал вызвать Гену, однако тот защищал маратовское золото от ползущего к нему старика Козлодоева, который, как оказалось, и влепил Шульцову двойку, прикинувшись для этого Карамазовым.

– Профан, – фыркнул влетевший в форточку Достоевский, оказавшийся еще и академиком Спадниковым в венке из плюща. – Геродот злокозненный. Ужо будет тебе эскалоп с эстрагоном!