Владимир Щербаков - Асгард - город богов (история открытия)

Неотвратимая грусть. Солнце сияет над Треллеборгом, и над Эльсинором, и над Роскильде. Но это осеннее, дремлющее солнце. Его лучи прохладно-спокойны, как сама мудрость. В голове так ясно, что становится не по себе. Этот синий пролив, подобно реке, впадает в Лету, берег которой тебе чудится.

Ты взбираешься на холм, возвращаешься к мирным башням Кронберга, под которыми плавают в пресной серой воде утки. Ты идешь с друзьями по аллее, вдоль двух линий кустов шиповника, к центру города, где на торговой улице тебя встречает изобилие, материализовавшееся здесь еще до окончания твоих походов с асами против сил зла и тьмы. Ты видишь всевозможные сорочки, галстуки, женскую одежду, включая и такую, какую ты никогда не видел. Ты затравленно озираешься по сторонам, вспоминая минуты одиночества, только что утраченные. Ты уходишь в себя, но ненадолго. Ты обращаешься к солнцу, но тщетно.

Ты говоришь с миловидной продавщицей о жизни, своей и ее, она слушает внимательно, сдержанно, по-северному улыбаясь, и никто не мешает этой беседе, потому что покупателей нет. Они вымерли в Дании как вид. Остались только магазины и продавцы. Всего триста москвичек разнесли бы этот рай в пух и прах за два дня. Я выражаю заочную солидарность с ними: они натерпелись, пока поколения функционеров и депутатов наполняли и наполняют товарные вагоны сводами законов и поправок.

Друзья берут тебя под руку. Пора на вокзал. Остановившееся время снова начинает свой бег. Вот и поезд до Копенгагена. Он подобрался крадучись. Его вагоны выкрашены в красный цвет богов Асгарда, но никто из его пассажиров не догадывается о том, как властно, но не броско магия калачакры напоминает о себе.

Ты обедаешь в бистро на том же вокзале, откуда началось твое небольшое путешествие сегодня утром. Пробуешь сосчитать количество буфетов и магазинов в зале ожидания. Это почти невозможно. На этом вокзале можно жить годами, никуда не выходя за его пределы. Но экономическое чудо здесь настигло народ внезапно, в пятидесятые годы. Тогда все началось. Здесь растили коров, пока в хорошо знакомой нам стране их загоняли в общественные стойла, где они беспомощно мычали и подыхали невостребованными своими бывшими хозяевами, лишенными кормов, земли и самого права держать крупный рогатый скот, а вместе с тем, следовательно, и рожать детей. Здесь растили свиней, как и в других странах, тогда как в той же единственной стране поднимали сначала простую целину, выгружая урожай на обочины и под открытое небо, а затем голубую целину. Здесь выращивали и выращивают овощи, но в отличие от известных нам регионов их отвозят в хорошие хранилища, а не оставляют три четверти урожая в земле, а последнюю четверть, собранную вручную мобилизованными в городе людьми, доставляют в такие хранилища, где их уже никто никогда не увидит спустя всего два месяца. Здесь строили и строят элеваторы, тогда как иные используют в качестве хранилищ асфальтированные площадки под открытым небом и предпочитают повышать урожайность и дальше, но не строить элеваторы. Здесь много чудес и отклонений от нормы, к которой ты почти привык вместе с другими. Здесь, например, никто не призывает людей хорошо работать, об этом молчат газеты и журналы, но многим ясно, что сознательный человек в справедливо устроенном обществе сразу же начинает работать с утроенной энергией, едва только прочитает призыв или заслышит речь бессменного оратора, который указывает, как не на словах, а на деле следует доказать свою верность идеям — сначала одним, потом другим.

Особенность же происшедших в бедной Дании метаморфоз, начавшихся в пятидесятых годах нашего столетия, в том, что она достигла по уровню жизни России начала века, где один-два килограмма парного мяса стоили одного часа работы на заводе или фабрике. А хороший костюм — одного дня. Ты не можешь вместе с другими вычеркнуть это из памяти. Ты вспоминаешь сей факт в раннем поезде после бессонной ночи. Потом — прогулка…

Одет в туманыИ укрыт рядниной облаков,Стою у окоема,Зарю встречая. Наклоняясь,Вижу волны трав седых.Надо мной седая же главаТворенья мирового — Древа Мира.И выше, в синеве, в разводьях небаПолет двух крыл, невидимый другим.И только после — пурпур, взлет зари,Смывающие седину,И светлый меч, пронзающий миры и океаны!

Профессор назвал все это саморегулированием, саморегулирующейся системой. В качестве примера отсутствия такого регулирования он вспомнил поездку в Чехословакию летом восьмидесятого с обязательной культурной программой. Гид возглавляемой профессором группы вечно путал пункты этой программы, водил их в музеи, когда они были закрыты, в магазины не по карману, в кафе, которые не были нужны из-за обычной туристской диеты. Однажды молодой рассеянный гид, типичный продукт нерегулирующейся системы периода пресловутого аппарата, повез их на экскурсионном автобусе в театр. Они приехали туда за тридцать минут до начала представления, вполне совместимого с идейной убежденностью зрителей. Начали рассаживаться. Женщины группы, нарядные, причесанные, светились и собственным и отраженным светом хрустальных люстр. Пахло французскими духами. Некоторое время туристы испытывали неловкость от того, что они расселись по своим местам раньше всех. Однако гид всех успокаивал и обещал интересный спектакль. Не хочется называть его имени. Положим, его зовут Иржи. И вот появились другие зрители. Просачиваясь постепенно между рядами, они стали останавливаться у занятых кресел, тщательно рассматривая свои билеты, а затем и претендовать на эти кресла. Иржи вел себя сдержанно, как и подобало представителю командно-административной системы в присутствии друзей и посланцев другой такой же системы. Непоколебимая уверенность женщин той и другой стороны в своей правоте между тем разогревала атмосферу. То тут, то там вспыхивали ссоры из-за мест. Иржи объяснил, что проданы двойные билеты, на все места туристской группы и нужно общими усилиями искать выход. Он имел в виду выход из создавшегося положения, однако чехи поняли его буквально и показывали рукой на выход из театра. Грянул скандал — и как раз в ту минуту, когда свет в зале погас и раздвинулся занавес. Еще через три минуты Иржи вызвал администратора, поскольку во времена командно-административных систем они еще были налицо и к ним можно было обращаться, тогда как сейчас идея администрирования справедливо пущена под откос, а сами администраторы оставлены как живой пример ее несостоятельности. Впрочем, эти мудрые решения были приняты на наших глазах, и я не буду о них распространяться.