Ант Скаладинс - ПАРИКМАХЕРСКИЕ РЕБЯТА. Сборник остросюжетной фантастики

Они с усердием ищеек искали в нас необычное и, натыкаясь на неординарное, безмерно радовались.

Безразличием, прежде всего к своей судьбе, я возбуждал особый их интерес. Меня несколько раз тактично предупреждали, что время идет, заканчивается третий месяц пребывания в Центре, а я еще не выбрал занятия. Намекали и на заседание таинственной комиссии, которая должна решить нашу судьбу, а меня отправить в мир иной, как не поддающегося исправлению. Предупреждали не из сострадания, не из желания помочь — из профессионального любопытства.

Сначала я не помышлял о побеге, помня о беспомощности в лесу. Если уж суждено погибнуть от решения, пусть так и будет… Потом же, по мере того, как дни бежали, больше и больше хотелось жить…

Волей-неволей мысли постоянно обращались к свободе, за высокую коричневую стену, которой был огорожен наш мир.

Еще я размышлял о странном в нас, что позволило машине лишить нас права на профессию, о том, что изо всех сил стараются, но никак не могут обнаружить наши исследователи. Да разве смогут они определить, что позволило машине ударом несуществующей ноги выбросить нас из человеческого общества?

И я не мог — хотя этот вопрос занимал меня… И еще — я хотел жить, не желал зависеть от решений какой-то комиссии. Почему незнакомые, неизвестные люди, которым я ничего не должен, имеют право, посовещавшись, подарить или отнять у меня жизнь? Почему я не могу уйти, почему не волен, как большая птица с длинными серыми крыльями, парить над заборами, окнами и дверьми, никому не подчиняясь, кроме собственного хотения?

Рассматривая тлеющие угли, где огонь, спрятавшись, раскаленно мерцал в сгоревшем дереве, я пытался разобраться в себе и никак не мог понять то смутное, что бередило душу, не позволяя кинуться к дверям лабораторий, выискивая дело по вкусу, чтобы за оставшиеся недели выбрать подобие профессии.

Я твердо решил бежать, — но на этот раз не в лес, не в дикую законсервированную природу, а в самую гущу людей, в какой-нибудь крупный город, где так же трудно обнаружить человека, как и в лесу.

Я снисходительно посматривал на медиков, регулярно обследовавших мой организм, изучавших меня, наверное, до молекул, на психологов, упрямо корпевших, пытаясь добраться до только одним им ведомых истин.

— Когда вы остались в лесу один, в незнакомой обстановке, испытывали ли чувство страха?.. Смогли бы вы убить человека?.. Какую профессию считаете достойной себя?..

Однажды я сам спросил одного из них, такого же, как остальные, — они казались на одно лицо:

— Я вам нравлюсь? -

Вопрос привел его в восторг, он принялся строчить в записную книжку, потом, не ответив, вскочил и, забыв прикрыть за собой дверь, убежал.

Минут через пятнадцать ко мне явилась целая делегация во главе с какой-то знаменитостью, седеньким морщинистым старичком. Они окружили меня, пошептались, старичок выступ:-л вперед и прзпгусявил: — Как вы ощущаете понятие интереса? Оно абстрактно или связано с определенными представлениями?

Я не захотел разговаривать, проявив крайнюю нетактичность, — отвернулся от старичка и уставился на поленья…

Товарищи по Центру — с ними я встречался в столовой — разговаривали только об испытаниях, которые должна устроить им комиссия, и о профессии, которую избрали. Пит Бар не переставая мурлыкал под нос гимны, Рентой несколько раз пытался рассказать, как увлекателен мир атомного ядра, где скопления мельчайших частиц образуют подобия галактик и понятие величин превращается в абсурд. Раус рисовал на салфетке химические формулы и закатывал глаза кверху, запоминая их. Я удивлялся, как он в подобной сосредоточенности ухитряется попадать вилкой в рот. Даже засмотрелся однажды, как он это ловко делает, словно артист. Я бы так не смог.

Пользуясь тем, что нас за столом было только двое, я спросил: — Послушай, Раус, зачем ты выбрал химию? Есть же другие, кс менее интересные науки?

Он отвлекся от салфетки и снисходительно посмотрел на меня, — Во-первых, нравится, — загнул он палец. — Во-вторых, область, которой я занимаюсь, по моим подсчетам, может дать коэффициент не ниже «семидесяти двух».

— Так это же липа, — рассмеялся я. — Будешь жить в монастыре и делать вид, что что-то из себя представляешь?

— Я буду в монастыре, — обиделся он, — а вот где будешь ты?..

Да, на самом деле, где буду?.. Я поражался собственной легкомысленности. Вместо того чтобы всерьез задуматься о будущем, попытаться использовать шанс, мне предоставленный, я печалюсь, полюбил совершенно бесполезное занятие, пытаюсь понять что-то смутное, может быть, и не столь важное, что брезжит на краю сознания и изо дня в день все больше не дает покоя.

Между тем план побега отчетливее возникал в голове… Сначала дело казалось невероятным, — я обошел стену, которой огорожена территория Центра, и не обнаружил ни единой щели. Чуткие датчики реагировали на мое появление — едва касался стены, как на ней загоралась предупреждающая надпись: «Стой!» Позже я кое-что придумал. Идея, посетившая меня, была проста и неожиданна. Я чуть было не подпрыгнул на месте: как не допер до этого раньше! Оставалось как следует подготовиться, предусмотреть некоторые частности, и можно рискнуть.

Провел несколько осторожных экспериментов, они увенчались успехом.

Как-то я спросил психолога, на какой коэффициент могу рассчитывать и почему, несмотря на то что коэффициент будет, мне и моим товарищам жизнь предстоит провести в затворничестве.

Он принялся объяснять, что комиссия имеет право присуждать коэффициенты от «одного» до «ста», но коэффициенты эти искусственны — этим и объясняется, что те, кто получил их, должны находиться в изоляции, в собственном мирке. А чтобы община не разрослась, она предназначена к вымиранию, поскольку членам ее запрещено заводить семьи.

— Какой же коэффициент у вас? — спросил я.

— Девяносто шесть, — ответил психолог довольно буднично.

Тут я изобразил на своем лице восхищение, сказал, что никто из нашей школы не получил столь высокого балла.

Лесть воодушевила психолога, он снисходительно улыбнулся и заметил, что в своей школе тоже был единственным выпускником, получившим столь высокий балл. Он светился от счастья, что я позавидовал ему, даже на время забыл свои идиотские вопросы.

После нашего разговора он стал выделять меня из остальных, улыбался при встрече и иногда, словно старший товарищ, похлопывал по плечу.

Я стал приглядываться к окружающим, ко всем, кого мог встретить на небольшой территории Центра, и заметил, что по их отношению друг к другу нетрудно определить, у кого коэффициент больше. Хотели они или нет, разница баллов давала себя знать тут же, она отражалась на их поведении, на лицах, на манере смотреть на собеседника. Обращение к младшим по коэффициенту было нарочито вежливым, отношение к старшим отличалось почтительностью, почти заискиванием. Если разница в баллах была большая, то старший просто не замечал младшего.