Эдуард Геворкян - Темная гора

Я смотрел на его значительно поднятый палец и поджатые губы, две мысли сразу пришли в голову, но погасили друг друга. Захотелось произнести все бранные слова на всех знакомых и незнакомых языках, но сил не было.

— Закрой рот, муха влетит, — сказал Болк.

Глава восьмая

Деяния Лаэртида

— Неразбавленное вино — отец и мать всех пороков, — пробормотал Медон, не раскрывая глаз. — Похмелье, вот что обнаружила Пандора на дне запретной амфоры… то есть шкатулки…

С этими словами он зашарил рукой вокруг себя, нащупал узкогорлый кувшин и припал к нему пересохшими губами. Лишь после нескольких могучих глотков сумел поднять веки.

Рядом в объятиях двух пышнотелых красавиц храпел слепой Ахеменид. Изысканные яства, чей тонкий вкус вчера восхищал, а сейчас грубо напоминал о себе мерзостным жжением во рту, были разбросаны по ковру, раздавленная сочная груша невесть каким образом прилипла к стене, а полуобъеденная кисть винограда покоилась меж налитых грудей светловолосой женщины, рядом с которой Медон себя и обнаружил.

Издалека донеслись слабые звуки гонга. Медону показалось, что это звенит у него в ушах, но тут дверной полог откинули, звуки стали громче. Вошел слуга, держа в руках шест с бронзовым крюком на конце. Он поднял шест и, продев крюк в выемку, сдвинул в сторону часть потолка.

В комнату ворвался поток воздуха, мелкие крошки и пыль закружило в вихре и вынесло в темное круглое отверстие, что открылось над головой Медона. Свежий морской воздух наполнил его легкие, выдув из помещения все несвежие запахи. А когда гонг замолчал, слуга закрыл крышку люка и, бросив завистливый взгляд на еду, вышел.

Откуда-то из внутренних комнат появился базилей, оглядел лежащих, хмыкнул и, пробормотав «Где этот юный бездельник валяется?», исчез за пологом. Медон зевнул и уставился на расписанный красными и зелеными линиями потолок. Чувствовал он себя прескверно. Ко всему еще, кроме желудочной маеты, опять вернулись чужие, непонятные мысли. Словно он видел сны, о которых потом вспоминал, но только сны эти странным образом были связаны с базилеем и его приключениями, с великой битвой под стенами Илиона и со многими иными деяниями людей и богов.

Порой ему хотелось забыть все, проснуться у себя дома, ступив босыми ногами на прохладный каменный пол, глянуть в широкое окно на лесистые склоны родного острова. Хлопотное сватовство, завершившееся кровавой бойней, трудное плавание, схватки и ужасы — все окажется сном, который Гипнос навеял человеку, дабы тот помнил и чтил небожителей, осознав свою ничтожность.

Однако сон не прерывался. Напротив, всхрапнув, проснулся Ахеменид, сел, уставившись незрячими глазами перед собой, рыгнул и снова повалился спать. В дверном проеме возник Родот, свежий и бодрый.

— Не угодно ли прогуляться перед утренней трапезой, высокомудрый?

Медон закряхтел, поднялся на слабых ногах и, следуя указующему персту старца, поплелся в укромный закуток с дырой в полу, где справил нужду. Ополоснул лицо водой из большого кувшина, подвешенного над стоком. Нога все еще побаливала, он прихватил легкий посох Ахеменида и вышел вместе с Родотом из комнаты.

Они медленно расхаживали по длинному пустому коридору. Когда поравнялись с бронзовыми щитами, уставленными вдоль стен, старец огляделся по сторонам, а затем тронул неприметный завиток на круглом щите, поверхность которого украшала причудливая резьба, изображающая битву людей и лапифов.

Щит отошел в сторону, за ним открылась небольшая дверца. Старец нырнул в полумрак и поманил Медона за собой. Медон удивился, но последовал за ним, протиснувшись в отверстие. Он оказался в узком проходе, освещенном слабым светом из коридора, проникающим сюда из щелей над головой. Ковров под ногами и украшений здесь не было, лишь голый металл слабым гулом отзывался на их шаги.

Только успел Медон сообразить, что они движутся в глубь плавающей горы, как проход уперся в другую дверь. А за дверью он попал в большое помещение. Здесь горели яркие светильники, освещая ряды полок, уходящие вверх, к потолку, до которого дотянулись бы лишь пять или шесть человек, встав один на плечи другому. Полки были заставлены шкатулками одинаковых размеров. Здесь же были и огромные столы, к которым сейчас никто бы не возлег пировать, потому что на них громоздились странные предметы, похожие на большие игрушки для детей.

— Вот моя скромная обитель, — сказал Родот, обведя рукой помещение, а потом указав на низкие сиденья близ одного из столов. — Здесь самое удобное место для приятных бесед с мудрыми людьми.

— Мудрые люди изнемогают от жажды, — пролепетал Медон, рухнув на сиденье.

Родот понимающе усмехнулся, извлек из-под стола внушительных размеров амфору, плеснул в глиняную чашу, что стояла на столе, немного прозрачной жидкости и протянул Медону.

— Вода… — скривился тот, но все же хлебнул. Словно горящая солома упала в желудок, глаза наполнились слезами, дышать стало невмоготу.

— Что это? — еле просипел он.

— Велики наши тайные знания, — торжественно произнес Родот. — Мы сохранили наследие предков во всей полноте, в том числе и умение извлекать душу вина, воплощая ее в божественной влаге.

Медон несколько раз глубоко вздохнул, а потом, к своему удивлению, вдруг ощутил такой прилив сил, что даже ноющая боль в ноге стихла.

— Воистину напиток необыкновенный, — сказал Медон. — Счастлив тот, кто может прикоснуться к вашим таинствам. Представляю, как надежно они хранятся…

— Все наши знания находятся здесь, — доверительно сообщил Родот.

С этими словами он, не вставая с места, дотянулся до ближайшей полки и взял одну из шкатулок. В ней оказалась стопка больших пластин из незнакомого металла, цветом напоминающего золото, но весьма легкого.

Края пластин закруглены, и держать их было удобно. Прищурив глаза, Медон пытался разобраться в вырезанных надписях и рисунках, но знакомых букв не увидел, а мелкие значки, густо покрывающие металл, чем-то напоминали следы от птичьих лап.

Вынув из пальцев Медона пластину, Родот глянул небрежно и сказал, что здесь речь идет о шести детских подвигах царя Гадира, известного ученым мужам ахейцев под именем Евмела, первого правителя Посейдонии.

— Металл хранит письмена вечно, но читать с него неудобно, — добавил Родот. — Для чтения берется кожа молодого раба…

Выслушав пояснения старца о том, как делать оттиски с пластин, Медон заметил, что в его краях люди состоятельные предпочитают хорошо выделанную кожу из Пергама, поскольку даже после победоносных войн теленок все-таки обходится дешевле раба. Те же, кто победнее, довольствуются свитками из африканского папируса. А для хозяйственных нужд сойдет и деревянная табличка, покрытая воском.