Роман Подольный - Легкая рука

Откуда эта напасть?

На празднование признания лаборатории — оно состоялось дома у Елисеева — попадает человек, только что защитивший спешившую на праздник Светлану не то от вора, не то от хулигана.

В разгар взаимных поздравлений случайный гость огорошивает хозяина и его друзей заявлением, что их деятельность шарлатанство, и — уходит.

Это был Валентин Сергеевич Горбов, человек, который пытался не предсказывать будущее, но организовать его.

Валентин тогда дежурил по стадиону — как время от времени приходилось дежурить всем районным тренерам. На беговые дорожки, теннисные корты, волейбольные площадки и прочее в том же роде довольно было глянуть из окна. Но хоть разок обойти помещения главного корпуса следовало — и именно с этого он начал утро.

Бочком, приоткрыв двери ровно настолько, чтобы в них можно было протиснуться, проскальзывает Валя Горбов в спортивные залы. Взлетают над брусьями девушки, крутятся на турниках парни, громко хлопают друг о друга и о влажные тела противников огромные боксерские перчатки.

Суровая тренерша-гимнастка, недавний чемпион Союза, торжественно наклоняет голову в знак приветствия, но выражение ее костистого и вдохновенного лица не оставляет места сомнениям: не любит она, чтобы ее девочек смущали, пялили на них глаза.

Валентин жадно вдыхает воздух тренировочных залов, вбирает в себя острый, но не неприятный запах пота, выжатого борьбой глядит на угловатые плечи и круглящиеся мышцы ребят.

И пинг-понг ему нравится смотреть, и классическую борьбу, и акробатику. Сила, ловкость, точность движений притягивают его — как электрический заряд другого знака. Он-то ведь тренер по шахматам. И к шахматам должен вернуться после обхода.

Вот оно, сегодняшнее его место. Стул у стола, стол — у стула. И так всегда — стол и стул. На столе — шахматы. Сегодня на столе телефон. Но шахматы тоже поместятся — рядом. Вчера ему повезло — удалось купить в букинистическом “Теорию жертвы” Шпильмана. Надо воспользоваться свободной минутой, чтобы еще разок проглядеть — хотя бы первые главы. Рудольф Шпильман! Человек, который даже по фамилии был игроком.

Итак, “предпосылки, цели и способы проведения жертв, иллюстрированные на 37 примерах”…

— Привет!

— Здравствуйте.

Люба явилась. С одной стороны, это хорошо. Она будет отвечать на звонки. С другой — плохо. Она будет отвечать на звонки — тех, кто сможет дозвониться, а таких окажется немного, — и вряд ли среди них будет тот, кто должен позвонить самому Валентину.

Длинноногое, остроглазое, веснушчатое существо вынимает из сумочки увесистый том англо-русского словаря, зеркальце, коробку сигарет, записную книжку. Словарь Люба кладет на стол, прислоняет к словарю зеркальце, сует, глядя в зеркальце, в розовые губки сигарету, несколько раз осторожно передвигает ее с места на место, выбирая для сигареты наиболее эстетичную позицию, затем, не закурив, раскрывает записную книжку.

Начинается. В глазах — азарт! Еще бы! Есть ли на свете более волнующее занятие, чем телефонный разговор?

— Маша? Наконец-то. Тебя можно поздравить? Нет? Чего же ты думаешь? Ах, он еще не решил? Ну вот что. Хватит. Поставь перед ним вопрос ребром! Немедленно! Нет — так и встречаться больше не надо. Ты для него и так стольким пожертвовала…

— Жертвы бывают реальными и мнимыми, — говорит Валентин.

— Чего-чего? — подозрительно взглядывает на него Люба, быстро прикрывая ладошкой микрофон трубки. — Что вы говорите?

— Это не я, это Рудольф Шпильман. Должен вам сказать, он делит жертвы на активные и пассивные, а также реальные и мнимые.

— Трепетесь, — фыркает она презрительно. — А мы тут, между прочим, о важном говорим.

— Люба, простите, но вы даете своей подруге абсолютно неверный совет. Совершенно не умеете вы предвидеть ход событий! При такой стратегии равновероятен любой исход. Этот самый ваш “он” или женится, или не женится, но Машу-то вашу, насколько я понимаю, второй вариант не устраивает?

Они знакомы уже месяца четыре, но впервые Люба смотрит на Горбова с интересом. Это подстегивает Валентина. Уйти из кабинета он, как дежурный, права сейчас не имеет, а заниматься шахматами под разговоры милой Любы… Хотя он и считает себя человеком волевым и целеустремленным, но не до такой же степени… А кроме того, Валентину двадцать семь лет, а Любе двадцать один. И хотя она его не слишком интересует, одна мысль, что он, кажется, заинтересовал ее, подхлестывает его воображение, занявшееся теперь проблемами неведомой Маши и ее “его”.

— А что же она должна делать? — спрашивает Люба.

— Чтобы дать вам позитивные советы, я нуждаюсь в дополнительных сведениях.

— Маша, перезвони, пожалуйста, через четверть часа. Только обязательно.

Уткнув острые локотки в стол, Люба кладет на длинные ладони подбородок с ямочкой посередине.

— Что вам рассказать, Валентин?

— Начните с внешности героев. Я слушаю…

…Валентин вздыхает, облегченно распрямляется:

— Итак, подводим итоги в данном случае исчезнуть для Маши означает сдаться. Ее кавалер наверняка на примете у другой, точнее, у него и другая есть на примете, и он растерялся меж двух охапок сена… если не меж трех.

— Откуда вы знаете?

— Догадываюсь. А вот известно ли вам, чем активная жертва отличается от пассивной? Тем, что она обязательно должна быть принята. Итак, пусть Маша не просто исчезнет с его горизонта, а напишет письмо, мол, слишком он ей дорог, чтобы с ним встречаться, она его любит, но не верит, что они смогут быть счастливы, потому что он, как ей кажется, любит недостаточно.

— Пф-ф! И что будет?

— Узнаешь. Посмотри, вот тут, у Шпильмана, страница седьмая, правая колонка — сказано: активная жертва значительно сильнее пассивной.

Через неделю Люба перехватывает Валентина у входа на стадион.

— Они подали заявление в ЗАГС.

— Кто они? А! Правда?

— Да. Послушайте, я хочу с вами посоветоваться.

Любе необходимо срочно отделаться от двух лишних поклонников. Один, поинтеллигентней, успел понравиться маме и папе, а Люба еще замуж не собиралась; второй не давал ей прохода на танцплощадке в парке, и прийти туда с кем-нибудь еще стало невозможно, а иногда хотелось.

Хм… У нее два лишних поклонника, а сколько не лишних? Что они в ней находят? Девушка как девушка. Конечно, когда вот так полутемно, как на этой аллее, есть в ней что-то тревожащее, загадочное даже. И не так хорошо видна улыбка, в которой проскальзывает ранний и немалый опыт. И голос у нее сейчас тихий, нежный. С посетителями стадиона и даже тренерами она говорит потверже, погрубее. Впрочем, это естественно Брови, глаза, ресницы — не придерешься. Щеки — тугие. Морщинок у глаз, кажется, еще нет.