Владимир Михайлов - Восточный конвой

Пол под ним чуть содрогнулся, и прожекторы разом погасли, а за бетонной оградой раздался радостный вой.

«Все, — подумал он, — станции конец! Сейчас, сию минуту надо им кинуться — пока мы еще не привыкли к новому освещению. Из-за забора, из темноты — и сразу на штурм дверей. Ага! Вот они! Ну, покажитесь, покажитесь…»

Он стрелял, когда ему почудился шорох позади, за спиной, в комнате — не тот глухой стук, с которым врезались в стену влетавшие в окно пули, а именно шорох: кто-то неуверенно пробирался в темноте. «Кому-то жить надоело — подумал он, — или за патронами пришел? Нет уж самому нужны…»

— Эй, ты! — крикнул он. — Ползком двигайся, если уж такой настырный. Чего тебе? Стрелять надо, а не ползать?

— Погоди, я сейчас.

— Ева?

Она улеглась недалеко. Выпустила очередь. «Откуда у нее автомат? Хотя это мой автомат, по голосу узнаю. А патроны откуда взяла?»

— Ева, патроны откуда?

— Привезла с собой. Как ты тут ведешь себя? Скромно?

— Кто тебе позволил вернуться?

— Никто не запрещал. Дело я сделала. А летчики тоже люди, и у них здесь товарищи…

— Ну погоди, негодная, я тебе… Стреляй, стреляй!

Наступавшие не выдержали и на этот раз. Откатились.

Снова наступила передышка.

— Иди сюда, Ева.

— Зачем?

— Наложу взыскание.

Он поцеловал ее — насколько хватило дыхания.

— Ох, Дан… — сказала она.

— Ты абсолютно распутная, моя любимая женщина, — сказал он. — Без тебя тут так спокойно стрелялось… Значит, довезла?

— Конечно.

— Что там слышно?

— Слышно вас. Уже зашевелились. Пока я там возилась с малышами, прошли даже слухи о том, что готовится десант…

— Если бы!

— Но сверху мы видели — люди все еще идут сюда. Пилоты говорят, что это волонтеры. Те, кто умеет воевать.

— Далеко они?

— Нет, не очень. Знаешь, они не идут, они бегут, и через час-полтора могут оказаться здесь.

— Профессионалы, — сказал Милов. — Против волонтеров нам тут долго не продержаться. Они и вооружены лучше, и главное — сноровка не та. Так что… Ты смотри — мало получили — опять собираются! Знаешь, отдай-ка мне автомат, вот тебе карабин, тебе ведь все равно…

— Даже лучше, — сказала она. — Держи. Вот патроны.

— Ну, теперь я кум королю. — сказал он.

Перестрелка длилась несколько минут — и снова впереди опустело.

— Когда придут волонтеры, нечем будет стрелять, — сказал Милов. — На это они и рассчитывают: победить малой кровью. Наших, по-моему, поубавилось — большинство ведь тоже воюет на уровне здешних добровольцев. Ты уж, пожалуйста, будь добра, не щеголяй геройством, не суйся под пули — тут не дикий Запад. О большем даже не прошу.

— Потому что понимаешь: я ведь и правда не уйду от тебя. Не могу. Когда-нибудь, может, сумею, а сейчас — нет. Ты понимаешь это? Серьезно?

— Знаешь, — сказал он, — после того, что у нас с тобой было, и правда можно, наверное, умирать спокойно: ничего лучшего в жизни не было и не будет. Но — хочешь, смейся, хочешь, нет — я все-таки надеюсь на здравый смысл человечества. Если даже где-то в правительствах сидят дураки или рохли, то не обязательно же на смену им должны прийти фашисты; бывает, что возникают и умные… И вот я надеюсь, что они успеют. Они должны успеть. Понимаешь?

Ева не успела ответить: снова началась атака.

Милов бил прицельно, короткими очередями. Он видел, как падали люди, и жаль было их, но он знал, что нельзя иначе.

«Они там, в мире, должны понять, — думал он. — Ради всех любимых женщин, ради всех детей, которые должны дышать — они там, везде, должны понять. И должны успеть сделать все, пока еще не стало поздно. Пока вместо них этого не начнут делать другие — в своих интересах. И у себя дома должны успеть, и тут тоже. Должны успеть! — думал он, нажимая на спуск. — Должны успеть! Должны успеть…»

Восточный конвой

Часть первая

Классное занятие

Глава первая

1

(Отсчет не ведется)

Самолету наверху было одиноко. Такова их судьба, — одиночество приносит безопасность, хотя и тяготит порой. Но когда самолеты в небе встречаются, это означает катастрофу.

Предчувствие катастрофы не оставляло Милова с самого начала полета. Оно возникло, едва лишь лайнер «Люфтганзы» оторвался от взлетной полосы и, оставляя внизу и позади аэропорт и сам город Франкфурт-на-Майне, набирал высоту, чтобы лечь на Нужный курс и через несколько часов приземлиться — если ничего не произойдет — в аэропорту города Атланта, штат Джорджия, США.

Милов уважал предчувствия. Они редко обманывали его. Если бы ощущение опасности зародилось у него еще на земле, он, скорее всего, отложил бы полет. Теперь он не мог сделать ничего, что хоть как-то предотвратило бы опасность.

Он сидел, опершись плечом о спинку кресла, повернувшись на сиденье наискось, чтобы таким образом отделиться от остальных пассажиров, заполнявших кабину, и создать себе привычное состояние одиночества, свойственное ему (как он сейчас полагал) не в меньшей степени, чем самолетам в высоте. Может быть (думал он) отставному полицейскому и следует быть одиноким, чтобы никому не портить жизнь: долгие годы службы способствуют утяжелению характера. Милов привык уходить в капсулу одиночества, даже находясь в толпе. И сейчас применил этот же прием, чтобы расслабиться и освободиться от трудно определимой, и все же явственно ощутимой тревоги.

Некоторое облегчение приносила мысль о том, что предчувствия, посещавшие его, сбывались по-разному. Одни — немедленно или почти немедленно, другие — лишь со временем. Про себя он называл их «отложенными штрафами», пользуясь хоккейным термином.

Может быть, впрочем, на возникновение скверных предощущений повлиял и недавний разговор, со старыми друзьями, в котором было сказано и услышано много всякого.

Последнее предчувствие — последнее до нынешнего часа — сбылось сразу. Оно навестило Милова пять дней тому назад, во время очередной бессонницы. Где-то в середине ночи, окончательно разуверившись в возможности уснуть, он почувствовал вдруг твердую уверенность в том, что сию минуту ему позвонит Ева. Ощущение было настолько сильным, что он тут же поднялся и пошел в ванную бриться — хотя телефон его не был оборудован видеоблоком, и Ева никак не могла бы разглядеть двухдневную щетину.

Он втирал в свои впалые щеки лосьон, когда телефон грянул — застрочил короткими очередями, частыми, как пульс бегуна на финише дистанции.