Роберт Хайнлайн - Дети Мафусаила

Нэнси слегка растерялась, но продолжала настаивать на своем:

— Все равно мой вопрос имеет смысл, даже если я сформулировала его неверно. И нечего отбояриваться от меня. Допустим, мы сейчас повернем назад и направимся к Земле — то есть совершим тот же путь, но только в обратном направлении, и тем самым удвоим корабельное время. Итак, какой год будет на Земле, когда мы доберемся до нее?

— Там будет… Сейчас, минуточку. — Мозг Либби почти автоматически начал работать над невероятно сложной проблемой соотношения ускорений, интервалов, векторов движения. Согретый внутренним сиянием математического озарения, он уже почти получил ответ, как вдруг вся проблема распалась на куски и стала неразрешимой. Он внезапно осознал, что решений бесконечное множество, и все в равной степени вероятны.

Это казалось невозможным. В реальности, а не в фантастическом мире математики такая ситуация была бы абсурдной. Ответ на вопрос Нэнси должен существовать только один.

Может ли быть так, что фундамент стройного здания теории относительности на самом деле зиждется на абсурде? Или вся загвоздка в том, что физически невозможно повторить путь между звездами в обратном направлении?

— Мне придется немного поразмыслить над вашим вопросом, — поспешно сказал Либби и сорвался с места прежде, чем Нэнси успела остановить его.

Раздумья в одиночестве ничуть не приблизили его к решению проблемы. И причина коренилась вовсе не в сбое его математических способностей. Он знал, что в состоянии разработать математическое обеспечение для группы фактов любой степени сложности. Затруднение и заключалось именно в недостаточности фактов. До тех пор пока кто-нибудь не преодолеет межзвездное расстояние с околосветовой скоростью и не вернется на планету, с которой стартовал, остается только гадать на кофейной гуще.

Либби поймал себя на том, что вспоминает о плато Озарк — своих родных местах; с тоской подумал он о милых его сердцу холмах. По-прежнему ли они зелены? По-прежнему ли дым осенью стелется между деревьев? Он с огорчением констатировал, что и этим вопросом суждено остаться без ответа.

Либби попытался подавить в себе приступ ностальгических настроений. Последний раз подобная волна тоски по родине нахлынула на него давным-давно — во время выхода в открытый космос, когда он еще служил в Космическом строительном корпусе.

Чувство сомнения и неуверенности, чувство потерянности и ностальгии распространилось по всему кораблю. На первом этапе путешествия Семьи были преисполнены надежд, как первые переселенцы, пересекающие прерии в крытых повозках. Теперь же они направлялись в никуда. И содержание, и смысл прожитого дня сводились к тому лишь, что он сменялся на следующий. Их долгая жизнь стала бременем и потеряла всякую значимость.

Айра Говард, состояние которого легло в основу Фонда Говарда, родился в 1825-м году и умер в 1873-м от старости. Он продавал продукты золотоискателям в Сан-Франциско, подвизался в роли маркитанта во время Гражданской войны и мало-помалу приумножил свои доходы.

Говард страшно боялся смерти. Он нанял лучших врачей своего времени, чтобы те продлили ему жизнь. Прогрессирующие процессы старения настигли его в том возрасте, когда большинство мужчин считаются еще молодыми. Медицина оказалась бессильна перед лицом этого явления. Тем не менее его завещание гласило, что деньги должны пойти на «дело продления человеческой жизни». Распорядители Фонда не смогли придумать ничего лучшего для исполнения предсмертной воли Говарда, как приступить к поиску людей, наследственность которых свидетельствовала о предрасположенности к продолжительной жизни. Потенциальных долгожителей поощряли к бракам с себе подобными. Этот метод предвосхитил приемы Бербанка и, не исключено, основывался на блистательных работах Грегора Менделя.

Мэри Сперлинг отложила книгу, увидев, что в комнату вошел Лазарус. Тот взял книгу в руки.

— Что читаем, сестренка? Экклезиаст. Хм… А я и не предполагал, что ты набожна. — И он вслух начал читать: «А тот, хотя бы прожил две тысячи лет и не наслаждаться добром, не все ли пойдет в одно место?» Довольно мрачная книга, Мэри. Неужели тут не сыскать местечка повеселее? Даже у Проповедника? Ну, например, вот это. — Его глаза скользнули по строчкам: «Кто находится между живыми, тому есть еще надежда…» Или… м-м-м, да, здесь не так-то легко найти оптимистические строчки. Ну-ка, попробуем тут: «И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность — суета». Это совсем по мне; вот уж не хотел бы снова вернуться в молодость, даже предложи мне платы за сверхсрочную жизнь.

— А я хотела бы.

— Что тебя гнетет? Я прихожу сюда и застаю тебя за чтением самой грустной из всех библейских книг, в которой идет речь о смерти и погребениях. Что с тобой?

Она устало провела рукой по глазам:

— Лазарус, я старею. О чем же мне еще думать?

— Ты-то? Да ты цветешь, как роза!

Она взглянула на него. Она знала, что он лжет: зеркало уже давно показывало ей седину в волосах и неистребимые морщины. Каждой клеточкой тела она ощущала наступление старости. И все-таки… Лазарус был старше ее, хотя она знала, немного разбираясь в биологии благодаря участию в исследованиях продолжительности жизни, что Лазарус давно исчерпал отпущенный ему срок существования. Когда он родился, программа реализовывалась только в третьем поколении и неустойчивые в генетическом плане линии полностью еще не были отбракованы, разве что произошло какое-то дикое, практически невозможное соединение генов.

Но он стоял перед ней во плоти и в здравии.

— Лазарус, — осведомилась она, — сколько ты собираешься прожить?

— Я? Что за странный вопрос! Я сразу же вспомнил парня, которому я его как-то задал. Разумеется, насчет себя, а не его. Тебе не приходилось слышать о докторе Хьюго Пинеро?

— Пинеро, Пинеро… Ах да! «Шарлатан Пинеро».

— Мэри, он не был шарлатаном. Он действительно им не был, кроме шуток. Он совершенно точно мог предсказать дату и время смерти каждого человека.

— Но… Ладно, продолжай. Что же он тебе предрек?

— Минуточку. Я хочу, чтобы ты поверила, что он не обманщик. Его предсказания сбывались минута в минуту. Если бы он не умер, то страховые компании отправились бы к черту. Это было еще до твоего рождения, но я знаком со всей историей лично. Пинеро обследовал меня и результат, казалось, озадачил его. Тогда он обследовал меня вторично. А потом просто вернул мне деньги.

— Что же он сказал?

— Я не смог добиться от него ни единого слова. Он просто стоял и переводил взгляд с меня на свою машину и обратно, а потом нахмурился и выпроводил меня. Поэтому мне трудно ответить на твой вопрос.