Евгений Филенко - Эпицентр

Можно было, разумеется, и не искушать судьбу. Так и проторчать до рассвета на этом терминаторе, между загадочной, малопонятной покуда пещерой и вполне реальной, осязаемой опасностью сзади. Кто знает — если они, к примеру, сугубо ночные животные, то с восходом солнца непременно уйдут прочь, до следующей ночи. Но к утру Кратов гарантированно обратится в сосульку, и никакие воображаемые картины июльского зноя не помогут ему избежать этой бесславной участи. «Иссыхать в псаммийской пустыне, гореть в огненном смерче на Магме-10, а умереть-таки от спокойного ночного заморозка на каком-то там Церусе-1. Нет, я так не желаю. В пещере никого нет, может быть — там даже не так холодно, как снаружи, а если я найду какой ни на есть мох или валежник, забытый прежними постояльцами, то проведу ночь в комфорте. Так что будем думать, что все эти бедолаги передохли не выдержав нравственных испытаний при встрече с киселем-металлоядцем. Именно так и будем думать, пока не придумаем чего-нибудь получше. А пока я хочу туда, внутрь, и будь что будет — только без фокусов. Ну, звездоход, смелее»

Он осторожно перешагнул через останки лохматого неудачника и вступил-таки под своды пещеры…

12

…этот его шаг внезапно вытянулся в пространстве и времени в бесконечность, нога вырвалась из белесой массы с гулким, размазанным в морозной пустоте и теперь лениво стекающим в ничто, угасающим чмоканьем… нога вырвалась и продолжала свое движение по микрону в минуту, и одна минута тоже распростерлась на века и никак, никак не могла смениться следующей, будто не хотела уступить ей место в этой мимолетности, именуемой миром, Галактикой, Вселенной, не желалось ей бесследно кануть в небытие, откуда нет и не может быть возврата никому и ничему, ибо каждая пылинка, каждый атом под звездами и туманностями — неповторимы, и неповторимы именно в силу своей мимолетности, благодаря все той же минуте, набившимся в нее секундам и терциям, и нельзя, к сожалению, сказать: остановись, мгновенье, ты прекрасно! — не остановится, унесется прочь, в недосягаемость, а так порой хочется, но нe выходит… и вдруг — вышло! удалось! остановилось и тянется, тянется, и никак не оборвется, только вот понять бы, в чем же прелесть этого мгновения, и есть ли в нем хоть какая-то прелесть, быть может, и нет в нем ничего прекрасного, и узнать бы тогда, кто же приказал ему остановиться…

…а в мозгу вдруг лопнул, словно запущенный нарыв, забурлил горячий вулкан, извергся на волю потоками лавы, и лава эта сплошь состояла из мыслей, мысли были ее природными элементами, ее атомами, им тесно было внутри потоков, им недоставало места даже в мозгу, и они норовили вырваться прочь, зажить собственной, вольготной, независимой жизнью, овеществиться, воплотить, воспарить, существовать не импульсами в пятимиллиметровой оболочке серого вещества, а отстраненно, над этой тюрьмой-мозгом, пусть даже и бестелесно… и они толкались, ссорились, спорили между собой тысячеголосо и сердито, они противоречили себе и всему миру, они выпростались из ярма сознания и были сами себе хозяевами, раскололи разум на фрагментики, словно на анклавы, и каждый этот анклав решал свою проблему, и что самое-то занятное — находил миллионы решений, и все правильные, и пусть каждое последующее решение было правильнее предыдущего, это ничего не меняло, и можно было бы без особого ущерба остановиться на предыдущем, но анклавы в радостном, сверкающем, упоительном бешенстве свободы и раскованности измышляли все новые и новые решения, рвались напролом к совершенству и абсолюту — и находили совершенство и абсолют, чтобы в следующий блистательный миг ниспровергнуть все к чертям и лететь дальше, дальше, дальше, и потрясенный мозг никак не мог вернуться к первозданности, он застыл, оцепенел, капитулировал перед хаосом, ничего не мог с ним поделать, и если бы где-то удалось запомнить, отложить про запас хотя бы миллиардную долю отброшенных идеальных решений… но не осталось ни единого незанятого бушующими анклавами клочка памяти, все сто процентов работали вовсю, и отвергнутые решения немедля стирались, уничтожались без сожаления, потому что их негде было сохранить, и эта безумная мозаика взрывалась гениальностью, упивалась ею и бешено неслась вперед, раздирая несчастный мозг своими междоусобицами и распирая изнутри не такую уж и прочную черепную коробку…

…при расщеплении кварка выделяется импульс протоэнергии мощностью в миллиард с лишним… инвариантность ксенологических транзакций предполагает, что… вероятнее всего, тут подошла бы идея рациогена… неверно, что произвольное движение по оси времени невозможно, все дело в… и Руточка Скайдре посмотрела на него через плечо, и было в ее взгляде… концепция рациогена подразумевает… релаксация гравитационных полей приводит в мгновенному экзометральному прокалыванию без каких бы то ни было… по поводу рациогена уместно предположить, что…

13

В лицо Кратову полыхнуло ослепительно-синим, и жуткая круговерть оборвалась. Импульсы от позабытых за глобальными проблемами зрительных нервов наконец-то пробились к изнемогшему сознанию, и оттуда поступила слабая, едва различимая команда тревоги. Отчужденное было за ненужностью тело очнулось от столбняка, зажило…

И шарахнулось прочь.

Следующий разряд ударил в то место, где Кратов только что стоял.

Колонна синего огня преграждала вход в заклятую пещеру. Змеящиеся отростки выкидывались из нее на склоны сопки, прожигали в наледи черные сухие дорожки, били в корчившееся от неудовольствия тесто, сметали прочь вросшие в землю скелеты.

Кратов увяз ногой в костище, споткнулся и упал.

Тонкое жгучее щупальце прыгнуло за ним вслед и цапнуло за плечо, едва прикрытое лохмотьями скафандра. Мир снова взорвался — но уже не мыслями, а болью.

Оглушенный, наполовину парализованный Кратов покатился под уклон. Торкнулся пылающим лицом в спасительно холодный наст и пополз прочь — подальше от страшного, бушующего урагана молний.

«Куда я?.. — внезапно проступило в его сознании. — Там же смерть. И позади — смерть… всюду смерть…»

Как в бреду, как в кошмаре, он ощутил мягкий, но настойчивый толчок в спину. Сильные лапы перевернули его. Подсвеченное синим адским пламенем небо чужепланетной ночи на миг склонилось над ним и тут же пропало. На Кратова надвинулась поросшая седыми лохмами звериная морда. Маленькие глазки налились кровью, распахнулась розовая клыкастая пасть.

— Уэхх! — дохнула она в лицо Кратову, — Уарр уэхх!..

И продолжала надвигаться и распахиваться все шире и шире.