Александр Громов - Запретный мир
На бревенчатой, черной от копоти стене висел большой лук, видимо принадлежавший покойному мужу Хары, там же, повиснув темляками на позеленевших медных гвоздях, скучали колчан, средних размеров меч и боевой топорик. Приглядевшись к стене, чтобы только не смотреть на супругу, Витюня заметил два свежевбитых, еще не потускневших гвоздя, вколоченных примерно в метре друг от друга и нарочно загнутых кверху с явным предназначением служить подпорками для чего-то продолговатого и, судя по толщине гвоздей, тяжелого. Витюня помотал головой и неожиданно икнул.
Без сомнения, гвозди предназначались для лома.
Та-ак…
«Поймали, да?» – подумалось Витюне при виде этой трогательной заботы и потуги наметить домашний уют. Но больше ему ничего не подумалось. Витюня понимал: окажись на его месте Юрик – он в минуту придумал бы десяток способов отвертеться от исполнения супружеских обязанностей даже без присутствия в поле зрения водителя свадебной машины с тягой к мелким приключениям. А вернее всего, просто-напросто расслабился бы и получил удовольствие – с рыжего станется!
Витюня так и не решился присесть на широкое, заведомо двуспальное ложе, укрытое копнами нежной и, вероятно, ценной пушнины. Ну не хотел, и все тут!.. Стоял, набычась, сопел. Хара долго молчала. Затем она спросила что-то, и голос у нее оказался низкий, грудной, с чувственной хрипотцой. Витюня не понял, но на всякий случай отрицательно помотал головой.
Ох, зря он это сделал! Вероятно, новобрачная то ли поинтересовалась, не хочет ли муж помочь ей освободиться от одежд, то ли просто спросила, не задуть ли плошку. Впоследствии Витюня так и не разрешил этот вопрос. Так или иначе, плошка осталась гореть, а количество предметов, облегающих плотно сбитое тело зрелой красавицы, начало стремительно уменьшаться.
Сначала – тяжелое ожерелье, похожее на оправленную в золото минералогическую коллекцию. За ожерельем последовал и был аккуратно повешен на медный гвоздик расшитый мелким жемчугом поясок. Затем, к ужасу Витюни, женщина распустила завязки на шее и, лениво извиваясь, как толстый удав, начала выползать из длинного и, по виду, тяжелого, какой только всячиной не изукрашенного платья. Освещенный жирным желтым огоньком плошки, взору открылся круглый живот с нависшими над ним тяжелыми ядрами грудей.
– Хоть сегодня-то меня оставь в покое! – жалобным басом, подобным особенно щемящему выкрику геликона в марше Шопена, взмолился Витюня. – Слышь, шла бы ты куда-нибудь…
Ничуть не бывало. Уронив платье на земляной пол, Хара шла не в непонятное ей «куда-нибудь», а прямо на него. При этом на ее лице решительно ничего не изображалось, ни страсти, ни любопытства, ни даже уместного жеманства. Витюня готов был поклясться, что явственно слышит чуть ироничный голос молодого Никиты Михалкова с экрана: «Дело надо делать, дорогой, дело!»
Эх, был бы перед ним мужик, Витюня знал бы, как поступить с приставалой – в смысле, по лбу без замаха, и с копыт долой. На женщину рука не поднималась.
Трепеща, он грузно отпрянул в угол землянки, наткнулся икрой на что-то мягкое, в чем с ужасом опознал ложе, вцепился ногтями в стенку, чтобы не повалиться навзничь, и в таком положении был настигнут.
– Слышь… – в панике бормотал Витюня, неуверенно пытаясь отклеить от себя цепкие руки и губы, – ты бы это… шла бы… Не сегодня бы, а?.. Другого какого найди… Ну не хочу я!..
Затем все смешалось и в мыслях, и в яви. Несчастный объект сексуальной атаки почувствовал, как ловкие пальцы управляются с завязками его рубахи (новой, подаренной Растаком) и штанов, как теплые ладони скользят по телу, подбираясь к предмету, который, как штрейкбрехер, сам потянулся навстречу… Витюня еще раз слабо попытался отбиться, забывшись, пустил в дело ту руку, которой цеплялся за стену, отчего был немедленно опрокинут на двуспальное ложе из мягкой рухляди («У койку!» – мелькнула мысль), а сверху на него навалилось теплое, мягкое и, очевидно, наделенное десятком ловких конечностей, успевавших одновременно блокировать его движения, ласкать и избавлять от одежды. Свет померк.
– Ы-ы-ы… – стонал Витюня, силясь выбраться из-под клубка рук и ног, фантастическим образом принадлежащих всего-навсего одной женщине, и не мог. Мышцы штангиста вдруг отказались слушаться, кроме одной-единственной, которая, впрочем, и мышцей-то не является… Если бы он вдруг сумел выкарабкаться – ей-ей, улепетнул бы в чем мать родила, поставив в стыдное положение себя, супругу и, главное, вождя! Последствия были бы непредсказуемы…
Беда (или удача) его состояла в том, что ничего этого он уже не мог и, подвергаясь акту то ли любви, то ли насилия, первому из многих в эту ночь, лишь по инерции продолжал слабо трепыхаться не в такт исступленным движениям Хары и безостановочно тянул то на одной ноте, то на другой:
– Ы-ы-ы-ы-ы…
* * *Юмми проснулась с рассветом – первый тоненький луч, проникнув через застреху, длинной иглой просунулся сквозь повисший под потолком слой дыма из тлеющего очага, царапнул закопченную стену и пропал. Муж спал, смешно оттопырив нижнюю губу, щекотал плечо рыжеватой бородкой. Любимый человек, родной навеки, отныне, вопреки всему и всем, принадлежащий ей одной…
Осторожно, чтобы не разбудить, Юмми выбралась из-под руки мужа, встала, поправила одеяло и еще раз испытала прилив благодарности к этому человеку. Теперь она как все: не ученица чародея, не опасная колдунья, встречи с которой люди стараются избегать, а просто мужняя жена. Уже никто не осмелится оскорбить ее за глаза, назвав бесноватой шаманкой – как будто она когда-нибудь плясала с бубном, якшаясь со злыми духами! У нее и бубна-то нет…
А ведь никто, кроме Юр-Рика, не взял бы ее в жены, хотя бы и в младшие, из страха оспорил бы волю вождя перед старейшинами и даже перед всем племенем, это Юмми знала наверняка. Один он… Не побоялся, не отказался. Да она и раньше замечала: Юр-Рик смотрел на нее с интересом, то есть когда она перестала притворяться мальчишкой… Другие глядели совсем не так. Он сильный, Юр-Рик, хотя по виду этого не скажешь, он, как и непобедимый Вит-Юн, не поддался самому Хуур-Ушу, и, по правде сказать, неизвестно, сумел бы злейший из демонов справиться с ним или в конце концов сам убежал бы в страхе.
Она вышла бы замуж за любого – не глядя кинулась бы в замужество, как кидаются в омут. Мать-Земля оказалась благосклонна к ней, подарив в мужья любимого человека, сладкую боль низвергнутой девственности и надежду на годы и годы счастья впереди. Чего еще желать?
Если бы не дедушка…
Зачем, ну зачем он ушел? Разве можно так поступать потому только, что вышло не по-его? Ведь она, маленькая Юмми, согнула самого вождя, заставив его поклясться самой Землей-Матерью, что дедушке не будет причинено никакого вреда! И все-таки он ушел… Жив ли он еще? Он же болен!
Если бы не чувство вины…
Поежившись – в землянке под утро стало прохладно, – Юмми осторожно умылась, склонившись над самой бадьей, чтобы плеском воды не разбудить любимого, насухо вытерлась куском холстины и неслышно оделась. Из украшений выбрала простую нитку жемчуга с заурядным амулетом – шлифованной пластинкой полосатого оникса. Деревянным гребнем тщательно расчесала длинные черные волосы, подвела сурьмой брови. Не годится молодой жене чуть свет выскакивать из дому неприбранной – увидят, потом насмешек не оберешься.
И в доме надо прибрать. Очаг переполнен золой, в углах паутина, в пол втоптаны объедки, одежда вон висит нестиранная… С холостяков какой спрос? Где живут, там и сорят. Всякому дому нужен женский догляд. Теперь здесь жить, а землянку за ручьем пусть берет себе Ер-Нан вместе со всеми колдовскими вещами, что в ней находятся. Ей, Юмми, они теперь ни к чему.
Доспех непобедимого Вит-Юна ночевал сегодня под разными крышами с хозяином. Грозная волшебная палка стояла тут же, в изголовье второй лежанки. Юмми осторожно коснулась оружия ладонью, готовая тут же отдернуть руку. От холодного металла, известного, наверно, только в Запретном мире, не исходило никакой колдовской силы. Странный металл… Может быть, магическая сила просыпается в нем только в бою? Или обязательно надо, чтобы люди верили в нее, а иначе она прячется?
Юмми отступила. Пусть волшебным оружием владеет его хозяин, какое дело ей? Особенно сейчас… В сильном сомнении она еще раз поглядела на мужа. Юрик спал и, судя по всему, просыпаться раньше полудня не собирался. Можно два раза сбегать туда и обратно, а потом еще успеть приготовить мужу завтрак.
Так тому и быть.
Чтобы не возбуждать толков, пришлось пройти через площадь. Можно было пробраться задами, но кто-нибудь все равно может увидеть, хотя большинство соплеменников, пропировав едва ли не до утра, сладко спят. Юмми шла, гордо подняв голову. Пусть видят. Теперь она может идти, куда ей вздумается, и не потому, что никому неохота с ней связываться, а по закону. Понятно, если не против муж и Растак…
