Герман Маринин - Одержимые злом

Я не знал, где был этот Микалоис.

- Он отравился ядовитыми газами. Где Вольдемар? Погиб при взрыве в лаборатории. Вилли? Сгорел. А-а... Вы думаете, это так же легко и просто, как болтаться по театрам и ресторанам. Попробуйте! Держу пари на сто долларов, что, если я вас пущу в мою лабораторию, то через пять минут мы все взлетим выше Эльбруса, и за нами отправится это дряхлое аббатство. Попробуйте, милости просим! Вот ключ!

- Послушайте, Варт! - вмешался Гул, улыбаясь. - Наш гость совсем не желает производить такие опыты.

- Ну так пусть он не говорит о том, чего не знает!

Вошел Гинтарас с большим блюдом, на котором лежали куски жареного мяса и пучки зелени. За ним показался еще один сотрудник Гула: высокий, стройный, с уверенными и твердыми движениями. На голове у него была белая повязка, закрывавшая лоб и правое ухо.

- Капитан Циранкевич! - сказал Гул, знакомя нас. - Он немного пострадал при последнем испытании радионита.

- Рана почти зажила, - ответил Циранкевич, - но я все еще плохо слышу, и поэтому вы меня извините, если я попрошу говорить со мной громче, чем с другими.

- Мы по очереди дежурили на кухне, - объяснил Гул, когда мы принялись за еду, - так как прислуга наша состоит лишь из Гинтараса, вам поэтому придется извинить нас за качество пищи. Впрочем, Циранкевич хороший повар, а вот Варт!.. Он воображает себя на кухне в химической лаборатории и производит опыты с мясом, дичью и зеленью, стараясь, должно быть, приготовить новое уничтожающее вещество.

Все засмеялись, за исключением самого Варта, который никогда не смеялся.

- Зато, благодаря таким моим опытам, - пояснил он, - вы можете похвалиться, что ели деликатесы, которых не пробовал ни один король, ни один разжиревший купец.

- Я думаю, - вставил Капсукас. - Кухня с начала веков находится в руках самых невежественных людей. Когда в нее заглянут изобретатели и таланты, тогда только мы съедим первый хороший обед.

- Или совсем не будем обедать, - возразил Циранкевич.

- Вы-то уж, капитан, помолчали бы! Не спорю, вы прекрасный физик-экспериментатор, но на кухне вас заедает рутина. Мой протертый кролик, сваренный с медом...

- Есть вещи, о которых лучше не вспоминать, - сказал Гул.

- Прекрасно, но ведь хвалили же вы, черт побери, телятину, которую я сначала заморозил жидким кислородом, а потом истолок в ступе. Впрочем, если вы недовольны моими стараниями, то я торжественно, раз навсегда...

- Перестаньте, Варт! Мы все благодарим вас за... не знаю, право, как назвать эти великолепные кушанья, но не лучше ли придерживаться на кухне старого порядка?

- Это мы еще посмотрим, - угрожающе пробурчал Варт, жадно обгладывая кость крепкими белыми зубами.

Я хотел вернуться к началу разговора и узнать, с какой целью Варт работает над изобретением новых уничтожающих веществ, но обед кончился, и Гул сказал, что я до вечера останусь один, так как в лаборатории много работы.

- Осмотрите пока здание, - посоветовал ученый. - Оно совершенно пустое, но на всякий случайно заходите в темные и отдаленные закоулки.

Все они вместе направились к выходу - впереди Гул, за ним сильно хромавший Капсукас, потом обожженный Варт и сзади Циранкевич с высоко поднятой забинтованной головой.

Я наудачу отворил одну из массивных дверей и очутился в широком коридоре со сводчатым низким потолком. Пройдя его, я попал в часовню, в которой царил жуткий полумрак: на каменных плитах пола и решетки, сплетенной из железных линий и виноградных листьев, лежали яркие красные и фиолетовые пятна солнечного света, проникавшего сюда через круглое окно с цветными стеклами. Через маленькую боковую дверь я попал в узкий темный тоннель, в конце которого брезжил чуть заметный свет. В десяти шагах от часовни в глубокой нише можно было различить ступени винтовой лестницы, уходившей куда-то вверх. Меня начал охватывать смутный страх, но вместе с тем росло и жуткое любопытство, заставлявшее исследовать все углы и переходы этого каменного лабиринта. Поднявшись по лестнице, я попал в квадратную башню, служившую, должно быть, тюрьмой, так как узкое окно было заделано густой железной решеткой, а на стене уцелело ржавое кольцо с короткой метровой цепью. Спустившись обратно и дойдя до конца тоннеля, я, к своему удивлению, увидел Гинтараса, который стоял среди большого помещения, и, наклонившись к пыльному полу, внимательно рассматривал одну из каменных плит.

- Что вы здесь делаете? - спросил я.

Гинтарас вздрогнул и выпрямился.

- Что делаю? А вот посмотрите сюда! Видите? След чьей-то ноги.

- Прекрасно вижу, но что же тут необыкновенного?

- Если есть след, значит, был человек, - ответил Гинтарас с таким выражением, как будто сомневался в справедливости своего вывода.

- Конечно!

- Но куда же он девался?

- Если его нет здесь, вероятно, ушел, - ответил я улыбаясь.

- Да, действительно! Хотя он, может быть, все еще здесь, рядом с нами.

Я невольно оглянулся.

- Но его не так-то легко увидеть: я ищу его целый месяц и еще ни разу не встречал.

- Да ведь этот след мог оставить Гул или кто-нибудь из его помощников.

- Посмотрите хорошенько, ведь это отпечаток босой ноги.

Тут я только заметил, что на слое серой пыли остались следы пальцев. Это обстоятельство заставило меня внезапно вздрогнуть.

- Теперь вы поймете, в чем дело, - продолжал Гинтарас, заметив мое волнение и тот интерес, с которым я вновь принялся рассматривать отпечаток большой грубой ноги. - Тут творится какая-то чертовщина. Этот босой человек или дьявол расхаживал повсюду, я находил его следы на третьем этаже и в подвалах, но еще ни разу не видел его самого и полагаю, что никто его не увидит.

Мы невольно говорили шепотом, так как в этой части здания эхо повторяло каждое слово, и глухие голоса камней производили до крайности неприятное впечатление. У меня очень тонкий слух, и в тот момент, когда Гинтарас замолчал, я услышал осторожные мягкие шаги в той самой галерее, которую только что прошел.

- Он там! - сказал я поднимая руку и чувствуя, как мгновенно замерло сердце.

- Скорей! - закричали разом я, Гинтарас и звучные стены.

Стуча ботинками по истертым плитам, мы бросились ко входу в тоннель и мгновенно пробежали его, но всюду было пусто и тихо, только на башне над нашей головой скрипел и стонал заржавленный флюгер.

Когда я вернулся в уютную комнату Гула и уселся в мягкое удобное кресло, вся эта история начала постепенно утрачивать свои жуткие очертания, и мое поведение мне самому стало казаться смешным и нелепым. Испугаться следа чьей-то босой ноги! Как будто в монастырь не мог зайти какой-нибудь крестьянин или пастух, пожелавший укрыться от дождя или осмотреть заброшенное здание, в которое можно проникнуть через десятки входов и разбитые окна. Я и Гинтарас так кричали что непременно должны были напугать этого бедняка, который, вероятно, без оглядки бежит теперь под продувным дождем. Может быть, я увидел бы его в окно, если бы горизонт не закрывали большие деревья, росшие вокруг овального пруда с темно-зеленой водой. Этот угол запущенного и заброшенного парка под окнами Гула производил такое же мрачное, тоскливое впечатление, как и само здание. Вода застыла, умерла, и казалось, никакая буря не могла всколыхнуть гладкую поверхность искусственного озера, среди которого чернели две наполовину затонувшие лодки. В деревьях не чувствовалось жизни, не видно было веселого, радостного трепетания листьев и ветвей, слившихся в одну бесформенную тяжелую массу. На месте Гула я предпочел бы наглухо закрыть эти окна и целый день пользоваться электрическим светом, лишь бы не видеть угнетающей картины тления и разрушения. Вечер я провел в одиночестве, скучая над каким-то ученым трактатом о радиоактивных веществах. К ужину мы все снова собрались в монастырской столовой. Свет лампы, спускавшейся с потолка, падал на угол стола и на небольшую часть каменного пола - все остальное пространство оставалось во мраке: там шла своя жизнь, странная, чуждая и непонятная для нас.