Алексей Раскопыт - Бег с барьерами

Жанна произнесла:

- Леонид был хорошим человеком. Умным, внимательным. Немножко Дон Кихот... Мы были друзьями.

Превозмогая страх, Саша сел рядом с нею. Это не кандидат наук, автор монографии о муравьях, сказал он себе настойчиво, а молодая женщина, ростом ниже, плечи узкие и хрупкие, на шее часто-часто бьется синяя жилка, дыхание тоже сбивается. Ей еще больше не по себе, чем ему. Но он должен быть сильнее...

Он обнял ее за плечи. Обыскав память Леонида, нашел правильные слова, почувствовал ее, и она, судорожно вздохнув, вскоре прижалась к нему, закрыла глаза. Его мышцы, все еще скованные испугом, начали расслабляться, размораживаться...

Ее пальцы перебирали его кудри. Наконец он услышал ее голос:

- Странная это вещь - подсадка. Возникают ситуации, немыслимые раньше.

Он ответил, не открывая глаз:

- Дедушка говорит, что застал время, когда не было телевизоров, видеомагов. Он сам купил на первую зарплату первый в стране видеомаг, громадный ящик! А теперь у каждого в карманных часах. Так и с подсадкой.

Она вздохнула, села на постели. Ее маленькое тело было плотным.

- Да,- сказала она со странной интонацией,- вы уже новое поколение и смотрите на подсадку как на само собой разумеющееся...

Жанна ушла. Саша лежал, прислушиваясь к плеску воды.

Потом он долго стоял под контрастным душем, пока Жанна возилась на кухне.

- Проголодался? - спросила она.

- Немного,- Ответил он.- Жанна, как насчет экспедиции? Я хотел бы попасть на любых условиях.

Она выронила нож, быстро обернулась к нему. Ее глаза несколько мгновений обшаривали его лицо. Саше показалось, что она ударит его. Но вот по ее губам скользнула слабая улыбка:

- Нынешнее поколение... Ладно. Не знаю, как юридически, но ты взрослее, чем в паспорте. Подсадка меняет многое.

За обедом Топоров покосился на Алину, рявкнул свирепо:

- Сколько положила сахара? С ума сойти! Три ложки!

- Чашка большая,- ответила Алина виновато.

- Одной ложки довольно,- отрезал Топоров неумолимо.- А то и вовсе без сахара. Что за плебейские привычки? Аристократы пьют черный кофе. Скоро опять в платье не влезешь. Сколько весишь?

- Я взвешиваюсь по воскресеньям,- напомнила Алина пугливо.Сегодня только пятница.

- А сколько было?

- Я тогда выпила много воды.

- Рассказывай про белого бычка! После обеда - на тренажер!

Алина надеялась, что муж за делами о ней забудет, но вскоре Топоров безжалостно стащил ее за ноги с дивана.

- Быстрее! - крикнул Топоров, заглянув к ней в комнату.- Верти педали шибче! Не останавливайся,- приговаривал он, наблюдая за счетчиком.

- Не останавливайся,- раздался ироничный голос у нее в голове.Правда, похудевшая корова все равно не газель, но чего не сделаешь ради капризов мужа!

В такие минуты Алина ненавидела их обоих. И самодовольного, уверенного в себе Топорова, и ехидную тварь, засевшую в ее мозгу, которая привыкла помыкать мужиками. Скорей бы ощутить себя пассажиркой в чьем-то мозгу! Кто-то воюет, добивается, ищет, уживается, страдает, а ты только смотришь через его глаза, посмеиваешься, комментируешь, ни за что не отвечаешь. Разве не счастье?

Волков передернулся, когда в кабинет напористо вошел Топоров.

- Здравствуй, Андрей,- сказал Топоров, усаживаясь по-хозяйски в кресло в сторонке от стола, чтобы не выглядеть просителем.- Я все же переговорил с правлением, многих уломал. Большинство за то, чтобы передать запись Уркаганова мне!

Волков набычился, седые брови сшиблись на переносице, глаза изучающе пробежали по лицу Топорова.

- Успокойся,- отрезал он ровным, контролируемым голосом. - Я наложил вето не из прихоти. Пойми мою позицию, а то как тетерев слышишь только себя. Сложность в том, как я уже говорил, что Уркаганов был не только величайшим математиком, но и ярчайшей личностью. Это дар от бога. Ему все давалось легко. Никто не видел, чтобы он учил языки, но владел двадцатью. Он постыдно орал "Шайбу!", а утром сочинял филиграннейпгую музыку. Буйствовал в кутежах, у него была куча баб - здесь он тоже был мастак. Восемьдесят ич ста, что он тебя подчинит. Не такой человек, чтоб не вмешиваться. Он станет оборотнем, и мы потеряем вас обоих.

- Почему станет оборотнем? - взмолился Топоров.

Вместо ответа Волков пощелкал клавишами, набирая код, стена за его спиной превратилась в экран. Волков развернулся в кресле, чтобы наблюдать одновременно за Топоровым и за экраном. В освещенном пространстве появился зал машинных расчетов. Уркаганов, значительно моложе, чем на портретах, нетерпеливо взирал на корреспондента, тянувшегося с микрофоном.

- Профессор, как вы относитесь к проблеме пересадки личности?

Уркаганов пожал плечами: - Ее вводят в этом году, хотя можно было бы лет на пять раньше.

Цивилизация делает мощный рывок вперед, ничьи знания не потеряются.

- Профессор, довольно необычный вопрос: не лучше ли будет жить так называемым пассажиром? Никаких тревог, никаких усилий. Вечная пенсия, живи в свое удовольствие. Не захотят ли многие перейти в эту стадию?

Уркаганов засмеялся. Зубы его блеснули, как вспышка молнии: - Шутите? Я такой жизни не представляю. Например, я пассажиром не останусь; В первый же день возьму управление на себя!

Газетчик ужаснулся: - Ведь это преступление!

- Вы так думаете? - спросил Уркаганов насмешливо.- Я автор, изобретатель пересадки, лучше кого-либо знаю, что осталась масса нерешенных этических вопросов. Сегодня решили так, завтра пересмотрят. Впрочем, я не буду дожидаться, пока чиновники внесут поправки.

- За это предусмотрено полное стирание личности,- напомнил репортер осторожно, не зная, как реагировать на откровенное заявление молодого гения, прогремевшего на весь мир.

- А я признаюсь,- ответил Уркаганов, и снова было непонятно, насколько серьезно он говорит.- Память моего разумоносителя будет со мной. Кто заподозрит? А морально я прав. Кто бы ни был моим носителем, ему будет хорошо. Под моим руководством даже лучше.

Щелкнуло, экран погас. Топоров повернулся к Волкову, наблюдавшему за ним с грустной улыбкой.

- Слышал? - спросил Волков.

- Это несерьезно,- возразил Топоров.- Уркаганов ерничал!

Волков покачал головой: - Нет. Конечно, есть законы нравственные и юридические, которые Уркаганов не нарушит: не укради, не убий, не солги и прочие, ясно выраженные, устоявшиеся. А кодекс личности только создается. Мог ли Уркаганов, создатель поворотного рычага в истории человечества, не ощутить себя стесненным? Он считал себя полным хозяином открытия, а комиссии тут же связали ему руки. Тут и более управляемый человек зарычал бы. А Уркаганов, вд беду, вообще не признает шлагбаума.

- Что же, сам создатель может никогда не дождаться второй жизни?