Теодор Старджон - Образ мышления

Но после того неожиданного вопроса о сломанных пальцах, который Келли задал нам на улице, нас с Милтоном уже нельзя было провести. И хотя все мы старались изо всех сил (впрочем, дело того стоило), все же хохотали мы не от души. Каждый раз наш смех замирал слишком быстро, а под конец мне и вовсе захотелось плакать.

Потом нам принесли по большому куску «нес-сельроде» — десерта, который приготовила очаровательная, светловолосая жена Руди. Это такой воздушный пирог, который можно сдуть с тарелки, неосторожно взмахнув салфеткой. Нет, это даже не пирог — это сладкий дым с уймой калорий… И тут Келли спросил, который час и, негромко выругавшись, встал из-за стола.

— Но ведь прошло всего два часа, — возразил Милтон.

— Все равно, мне уже пора, — ответил Келли. — Спасибо за угощение.

— Погоди, — остановил я его и, вытащив из бумажника какой-то листок, написал на нем свой телефон.

— Вот, возьми, — сказал я. — Мне хотелось бы как-нибудь встретиться с тобой еще. Теперь я работаю дома и сам распоряжаюсь своим временем. Сплю мало, так что можешь звонить, когда тебе захочется.

Он взял бумажку.

— Ты паршиво пишешь, — сказал он. — Я всегда знал, что из тебя вряд ли выйдет что-нибудь путное.

Но я слышал, как он это сказал, и мне стало капельку легче.

— На перекрестке есть газетный киоск, — сказал я. — Там ты найдешь журнал «Удивительные истории» с одним из моих мерзких рассказиков.

— Разве их печатают не на туалетной бумаге? — ухмыльнулся Келли в ответ, потом махнул нам на прощание, кивнул Руди и ушел.

Ожидая пока дверь за ним закроется, я сгреб в кучку рассыпавшийся по столу сахарный песок и выравнивал ее до тех пор, пока не получился правильный квадрат. Потом я подбил его грани ребром ладони, и квадрат превратился в ромб. Милтон молчал. Руди, наделенный редкостным для бармена чутьем, тактично держался от нас на почтительном расстоянии и лишь изредка поглядывал в нашу сторону.

— Что ж, эта вылазка действительно пошла ему на пользу, — сказал наконец Милтон и вздохнул.

— Тебе виднее, — с горечью произнес я.

— Келли кажется, что мы думаем, будто ему это было полезно, и от этого ему становится лучше, хотя, быть может, сам он этого и не сознает.

Я невольно улыбнулся его извилистой логике, и разговаривать стало намного легче.

— Этот парнишка… его брат… Он выживет? Прежде чем ответить, Милтон немного помедлил, словно стараясь найти другой ответ, но так и не нашел.

— Нет, — сказал он решительно.

— Ты просто отличный врач, Милт! Опытный, знающий и все такое…

— Прекрати! — резко бросил он и, вскинув голову, посмотрел на меня. — Если бы это был один из случаев… скажем, фиброзного плеврита с потерей воли к жизни, я бы знал что делать. Обычные больные, находящиеся в угнетенно-депрессивном состоянии, в глубине души страстно желают, чтобы их кто-то утешил и подбодрил. Это желание бывает так сильно, что излечить их можно буквально одним словом, нужно только правильно его подобрать. И как правило это удается. Но с Гэлом все обстоит по-другому. Он отчаянно хочет жить, только это его и поддерживает. В противном случае, он умер бы еще три недели назад. То, что его убивает, имеет чисто соматическую природу. Следующие один за другим переломы, цепочка непонятных воспалений, последовательно отказывающие внутренние органы… организм с этим просто не справляется.

— И кто в этом виноват?

— Да никто, черт побери! — воскликнул он, и я прикусил губу. — Никто. Ведь если один из нас брякнет, что это Келли сломал брату четыре ребра, другой тут же даст ему в зубы. Правильно?

— Правильно.

— Так вот, чтобы этого не случилось, — рассудительно продолжал Милтон, давай я сам скажу тебе то, о чем ты все равно спросишь меня через минуту-другую. Почему Гэл не в больнице… Ведь ты об этом хотел спросить?

— Хорошо, почему?

— Он там был, провалялся несколько недель. И все это время с ним продолжали случаться те же самые вещи, только гораздо, гораздо хуже. Чуть не каждый день обнаруживалась новая патология, так что я поспешил забрать Гэла, как только его разрешили снять с вытяжки, на которой он лежал по поводу перелома бедра. С Келли ему гораздо лучше. Келли не позволяет ему пасть духом, Келли готовит для него еду, дает лекарства, словом — обеспечивает необходимый уход. С утра до вечера Келли только этим и занимается.

— Я догадался. Должно быть, ему чертовски нелегко приходится.

— Так и есть… Знаешь, я немного завидую твоему умению браниться. Хоть так, но ты все-таки его уломал. А я… Я не могу ни дать, ни одолжить этому человеку ровным счетом ничего. Келли слишком… горд, он не принимает помощи, он взвалил на свои плечи все, и главное — ответственность… О Господи!..

— Знаешь, ты только не обижайся, но… Ты консультировался со специалистами? Милтон пожал плечами.

— Конечно, много раз. И в девяти случаев из десяти мне приходилось действовать за спиной Келли, что было совсем не просто. Мне пришлось проявить чертовскую изобретательность. Однажды я сказал ему, что Гэлу просто необходимо попробовать иранских арбузов, которые получают только в одной маленькой лавке в Йонкерсе. Келли помчался туда, и пока он отсутствовал, мне удалось собрать двух-трех специалистов, показать им Гэла и выпроводить до того, как Келли вернулся. В другой раз я выписал Гэлу сложную микстуру, а сам заранее сговорился с аптекарем, чтобы он готовил ее не меньше двух часов. За это время я успел показать Гэла Грандиджу, — это наш известный остеопат, — зато провизор Анселович из аптеки получил от Келли здоровенного пинка за то, что слишком долго копался.

— Ты молодец, Милт! — сказал я от души.

Он недовольно рыкнул, потом продолжал, слегка понизив голос:

— Как бы там ни было, никакой пользы эти консультации Гэлу не принесли. Я узнал чертову уйму полезного и нового, научился паре врачебных приемов, о существовании которых прежде не подозревал, но… — Он покачал головой. Знаешь, почему ни я, ни Кел не разрешили тебе сегодня увидеть Гэла?

Тут Милт облизнул губы и огляделся по сторонам, словно подыскивая подходящий пример.

— Помнишь фотографии тела Муссолини, после того как толпа с ним расправилась? Я вздрогнул.

— Да, помню.

— Так вот, именно так и выглядит Гэл, только он, в отличие от Муссолини, жив. Что, впрочем, вовсе не делает картину приятнее. Главное, сам Гэл не сознает, как он плох, и ни я, ни Келли не хотели бы, чтобы он понял это по твоему лицу. Да что там, по твоему!.. Я бы не пустил к нему и деревянного индейца!

Он все говорил и говорил, и, незаметно для себя, я начал постукивать кулаком по столу — сначала негромко, потом все сильней и сильней. В конце концов Милтон схватил меня за запястье, и я замер, чувствуя себя крайне неуютно под взглядами множества посетителей, которые смотрели на меня. К счастью, волнение улеглось довольно быстро, и в притихшем на несколько секунд баре снова стало шумно.